Вскоре из-за поворота брызнул свет. Любаша первая, а за ней Пашка и Степа бросились к выходу и выскочили наверх.
— Ой, как светло и тепло! — воскликнула Любаша и радостно засмеялась.
После затхлого подземелья у Степы захватывало дух от ощущения легкости и простора, от чистоты и прозрачности степного воздуха. Солнечный свет так ослепил, что он зажмурился. Но скоро глаза привыкли, и он с восторгом смотрел кругом — на степь и море. Какой простор!
Когда выбрались на дорогу, шел уже пятый час. Солнце, обойдя степь, полыхало теперь над морем, загораясь в нем нестерпимо яркими вспышками. Хотя оно сейчас и не так палило, как в полдень, но духота не ослабевала. Горячая, сухая пыль поднималась с дороги и облачком плыла над ребятами.
Тележку катили вдвоем — Степа впереди, а Пашка сзади. И все же она казалась теперь в сто раз тяжелей, чем раньше. Любаша шла рядом и видела, как у Степы с затылка, по запыленной шее, пот струйками стекал под рубашку, а на самом кончике уха давно уже висела большая мутная капля и никак не отрывалась.
— Ну давайте же, я помогу, — в третий раз предложила она.
— Мы сами… без тебя обойдемся, — ответил Степа и сделал вид, что остановился не потому, что ему хотелось передохнуть, а чтобы вытряхнуть из тапочки песок.
— Подумаешь, помощница выискалась! — скривил рот Пашка.
Любаша понимала, почему они упрямятся: хотят покрасоваться перед ней, своей выносливостью похвастать. И чем дольше будешь просить их, тем больше они станут упорствовать. Любаша уже изучила этого Степку. Он, правда, настоящий парень, смелый, прямой и даже очень, очень добрый — она вспомнила о подаренных ей жемчужинах и улыбнулась, — но чересчур уж самолюбивый.
На этот раз Любаша решила не отступаться.
— Ведь втроем мы быстрее докатим, — убеждала она. — Нам же нужно поскорей, а то тетя Марфа не успеет Мите ужин сготовить.
Но мальчики молчали. Тут уж Любаша не выдержала. С решительным видом она подошла сзади к тележке.
— Пусти, теперь я покачу! — заявила она.
— Ну ладно. Так уж и быть, — снисходительно сказал Пашка и, словно оказывая ей величайшее одолжение, уступил свое место.
Передохнув, Пашка стал на место Степы, а Степа, немного остыв, сменил Любашу. Продвигались теперь куда быстрей, чем раньше. В селе Любаша оставила мальчиков и побежала вперед.
Солнце стояло еще высоко над морем, когда Степа и Пашка, с красными, припеченными носами, насквозь пропылившиеся, вкатили тележку на Митин двор.
На крыльце их уже поджидала Любаша. Она успела почистить платье и умыться.
— Тише, тише, мальчики, — зашикала она. — Митя спит, а тетя Марфа, наверно, ушла в сельпо. Вот удивится — откуда у нее столько воды.
— А ты скажи откуда, — посоветовал Степа.
— Зачем? Пусть догадывается сама, кто ей помогает.
— Лучше в открытую. Скажем тете Марфе, что каждый день будем привозить воды. Верно, Паш?
— Верно. Ей спокойней будет работать в поле.
В штольне кто-то был!
На следующий же день Степа и Пашка с утра собрались искать колодец в береговых штольнях. На этот раз, кроме бидонов и каната, они захватили с собой еще лампу-«летучку», кисть и баночку жидкой черной смолы, которые Пашка выклянчил в рыболовецкой бригаде.
Все это было необходимо до зарезу. Особенно смола и кисть. По уверениям Степы, стрелки, которые он собирался ставить на стенах, — лучшее средство не заблудиться в запутанных коридорах «волчьих» штолен.
В восемь часов утра мальчики были уже у входа в каменоломню. Но тети Маши возле шахты не оказалось: она, наверно, не дождалась их и спустилась в шахту.
Ребята решили до ее возвращения обойти верхние галереи. Оставив тележку с бидонами возле наклонного хода, они спустились в шахту. Пашка зажег «летучку» и поправил фитиль.
Сперва бродили по сквозному залу, затем в прилегающих галереях, где с потолка брезжил слабый сумеречный свет, пробивавшийся через трещины. Всюду ребята натыкались на старые каски с вмятинами от пуль, на покоробленные пулеметные диски, наступали на позеленевшие гильзы патронов или цеплялись за проволоку. Много видели они и простых житейских вещей: дырявые ведра, железные печурки, ложки… Стены были сплошь исклеваны пулями и осколками гранат.
Здесь, в темноте подземелья, партизаны когда-то вели жестокие схватки с фашистами. По несметному количеству стреляных гильз, пустым пулеметным лентам и разорванным дулам автоматов они могли судить, как дорого доставался тут фашистам каждый метр советской земли. Всюду, за каждой колонной этого зала, в любом штреке и галерее, их встречали огнем. Партизаны бились до последнего патрона и умирали в глухих, темных штольнях под дном моря, предпочитая смерть плену. Уже пал Севастополь, оставлена Керчь, враг на Волге, — а здесь, в темноте подземелья, горстка советских людей, отрезанных от своих, многие месяцы еще продолжала сражаться.