— Насколько я знаю, кардинал ничего не делает без веских на то оснований.
— Совершенно верно, мой дорогой лейтенант.
— Не означает ли это, что нас в недалеком будущем ожидает война? — спросил лейтенант и, заметив, что капитан не торопится отвечать, добавил: — В Гаскони молодые люди только об этом и думают.
— Да, я понимаю моих соотечественников, — вздохнул капитан мушкетеров. — Но увы! Я так отвечу на ваш вопрос: романтические порывы его величества успешно охлаждаются рациональными рассуждениями его высокопреосвященства.
Д'Артаньян кивнул с понимающим видом — ему не хотелось показать, что он почти ничего не уразумел из туманных, многозначительных слов капитана. Придется все это уточнять при встрече с друзьями. Кто-кто, а уж Арамис наверняка в курсе всех новейших слухов при дворе. Поэтому, не вдаваясь в расспросы, он сказал:
— Я обещал написать письмо на родину сразу же по возвращении в Париж. Его с нетерпением ждут десятки молодых дворян. Боюсь, их придется разочаровать.
— Они уже готовы были мчаться сюда?
— У короля не было бы более преданных солдат…
И старый и молодой воины от души сочувствовали своим нищим землякам: для них война была единственной возможностью хоть как-то вырваться из тисков нужды, а при удаче и попасть в поле зрение короля, источника всех благ на этом свете.
Поговорив еще немного о земляках, они перешли к последним придворным новостям.
— Мой капитан, — сказал д'Артаньян, — в Гасконь доносились слухи, что король подверг свою мать опале. Признаться, я не очень-то поверил в эту болтовню. Не будете ли вы так любезны просветить меня на этот счет?
— Вы ускакали в Гасконь в начале февраля, если мне память не изменяет.
— Совершенно верно. Благодаря вашему великодушию я немедленно получил отпуск, как только пришло тревожное письмо с родины.
— А все произошло в самом конце февраля. Вас уже не было в Париже. Как вы, конечно, помните, в прошлом году, когда король заболел и лежал при смерти в Лионе, королева-мать и королева Анна Австрийская дневали и ночевали у его ложа.
— Конечно, помню, мой капитан. Ведь именно я дневал и ночевал у двери в королевскую спальню, — с усмешкой сказал лейтенант.
— И, возможно, вы слышали, как они вырвали у короля тайное обещание отправить кардинала Ришелье в отставку?
Лейтенант скромно потупил глаза, давая понять, что его догадка верна.
— А потом король, вместо того, чтобы отдать Богу душу, вдруг выздоровел и вернулся вместе со всем двором в Париж.
Лейтенант кивнул, показывая, что он помнит.
— Время шло. Но его величество не спешил выполнить свое обещание. Вы не представляете себе, как накалилась обстановка в Лувре. Появились тайные партии, все чего-то ждали. Первой не вытерпела королева-мать и решилась на отчаянный шаг — вы знаете, она, как истая Медичи, порой способна на решительные поступки. Она пригласила сына к себе, в Люксембургский дворец, чтобы поговорить с ним наедине самым решительным образом. Не знаю, как пронюхал об этом кардинал Ришелье, но факт остается фактом: он явился в Люксембургский дворец и каким-то образом проник во внутрь. Во всяком случае, я сам, стоя в охране, видел, что вошли туда через главный вход двое, а вышли из дворца трое.
— Очень любопытно…
— Трое-то трое, да только порознь.
— Порознь? Как это? — не понял лейтенант.
— А вот так: Мария Медичи улыбалась, король мрачно молчал, а кардинал напоминал наказанного нерадивого школьника. И все смотрели в разные стороны. Король тут же ускакал, не возвращаясь в Лувр, в Венсен. Кардинал заперся у себя в недостроенном дворце, а королева-мать гордо поехала в Лувр.
— Принимать поздравления?
— Совершенно верно. Уже к вечеру в Лувр съехались все вельможи, находившиеся в Париже. На следующий день королева-мать воистину царила. Словно вернулись времена ее регентства. Весь двор был у ее ног. Поздно вечером из Венсена вернулся король. Он вызвал меня и приказал отправиться к кардиналу, передать ему настоятельное приглашение на утренний прием. Кардинал спросил меня, как я расцениваю это приглашение. Я рискнул предположить, что это добрый знак. И не ошибся. Во время утреннего приема король при всех подошел к кардиналу, обнял его, сказал, что им необходимо обсудить некоторые важные вопросы, и увел в свой кабинет. Через несколько минут бедная королева-мать осталась одна в большом зале приемов, даже королева Анна покинула ее. Этот день парижские остряки назвали "днем обманувшихся". А кардинал теперь мой лучший друг.