Он умело играл на этом чувстве: подчинялся, когда королева становилась властной матерью, льстил стареющей женщине и потакал духовной дочери, прощая мелкие грехи чревоугодия и раздражительности, закрывая глаза на страшный грех неравной любви к родным детям: Мария Медичи не любила старшего сына, при котором была регентшей, неловкого, болезненно обидчивого, замкнутого, не по годам смышленого Людовика, и обожала младшего, пухлявого, смешливого, общительного и хорошенького Гастона, баловня всей женской части двора.
Господи, сколько горя принесла Франции и еще принесет эта безрассудная, необъяснимая материнская любовь к одному и нелюбовь к другому. Сколько заговоров, предательств, убийств, восстаний и даже гражданских войн разразится из-за этого, сколько сил будет потрачено в тщетной попытке отстранить от власти одного, легитимного, но не любимого, и посадить на трон другого, младшего, нелегитимного, зато обожаемого сына. Сколько принцев крови, герцогов, вельмож, маршалов и губернаторов провинций будут с удивительной легкостью втягиваться в эту неверную и страшную игру честолюбий в надежде достигнуть чего-то большего, нежели то, чем они уже обладали. И какие возможности для умного человека открывает это неистребимое, вечное стремление детей Адамовых возвыситься над другими любыми средствами!
В этом бесконечном кипении страстей и тщеславий епископ Люсенской почувствовал себя, как рыба в воде. Оказалось, что он рожден именно для такой жизни, хотя красивые женщины и громкие победы на поле брани продолжали иногда туманить его холодный и расчетливый ум. Но теперь главным и самым увлекательным для него стало стремление проникнуть в чужие тайны. Он не жалел денег на покупку секретов, чужих писем, хорошо оплачивал тайные доносы, ибо уже в молодости понял, что при дворе выше всего ценится осведомленность.
Когда молодой король потянулся к нему, привлеченный именно этой чертой прелата — осведомленностью, Ришелье, не задумываясь, сделал ставку на него, понимая, что время регентства невозвратно уходит. Это вызвало ревность королевы-матери, быстро переросшую в ненависть, нелюбовь принца Гастона Орлеанского, младшего брата короля, и неприязнь юной королевы Анны Австрийской — она под влиянием Марии Медичи начала вскоре подозревать, что Ришелье наговаривает на нее королю. Весь двор сочувствовал красивой, златовласой и общительной Анне. Даже дальний родственник Ришелье де Ла Порт, перешедший в услужение к молодой королеве, подпал под ее обаяние.
Пришлось покупать расположение фрейлин, чтобы узнавать о замыслах двух королев.
И все же — зачем приехала в Париж герцогиня ди Лима?
Де Рошфор неторопливо ехал домой по темным улицам спящего Парижа в сопровождении двух вооруженных слуг. Он был недоволен своим поведением. Уж в который раз он спускал кардиналу непозволительный тон в разговоре с собой. Но что он мог поделать, он, последний отпрыск обедневшего древнего знатного рода? Гордо уйти, хлопнув дверью? Зачеркнуть десяток лет верной службы одному из умнейших людей Франции, идеи которого он разделял? Искать нового господина? А будет ли тот столь же умен и столь же щедр, как кардинал? Или задуматься о женитьбе на приданом и успокоиться в глуши в каком-нибудь старом замке, утешаясь охотой и распрями с соседями, провинциальными дворянчиками? При одной мысли о женитьбе по расчету его охватывала внутренняя дрожь. Да и привлекали его почему-то такие же, как он сам, умные, немного беспринципные веселые искательницы состояний и приключений…
Мысли его перескочили на фрейлину королевы Анны мадемуазель де Фаржи.
Он не собирался говорить о ней кардиналу. Фраза о другом поручении вырвалась непроизвольно. Черт бы его побрал, почему он всегда немного робеет перед кардиналом?
Фаржи действительно нравилась ему. Она было именно такой, как нужно: очаровательной, веселой, легкомысленной. Она не требовала, чтобы ее развлекали, а развлекала сама, с милыми ужимками пересказывая, изображая в лицах, дворцовые сплетни и первая смеялась своим шуткам. Но увы! Так же как он зависел от милостей кардинала, так и она зависела от милостей королевы. Они оба слегка подтрунивали и над собой, и над своими принципалами. С ней было легко и приятно, а излишняя болтливость вполне компенсировалась ценностью сообщаемых ею сплетен, великолепной фигурой и изумительной кожей, настолько нежной, что обнимая ее, легко было не вслушиваться в болтовню красотки.