Особняк де Тревиля, что на улице Старой Голубятни, служил, как и в старые времена, местом сбора для свободных от дежурства мушкетеров, местом отдыха, местом, где замышлялись их проделки и назначались встречи. С утра двор особняка напоминал потревоженный улей. В хорошую погоду не меньше полусотни мушкетеров обычно заполняли его, их слуги находились тут же, но на заднем дворе, рядом с просторными конюшнями, являя собой не менее шумную толпу.
Вечером двор особняка пустел. Мушкетеры разбредались по трактирам, самые молодые искали приключений в Лувре, Тюильри или в других дворцах Парижа, всегда открытых для мушкетеров, представляющих когорту избранных и, как полагали даже многие придворные, близких королю дворян. Служба их была, как мы уже говорили, необременительной, зато особенно почетной. В отличие от гвардейцев и швейцарцев, у них не было строго определенных постов в королевском дворце. Они фланировали по бесконечным анфиладам, переходам и залам Лувра, как равные, беседуя с придворными, соблюдая одно требование — всегда быть под рукой у короля.
Д'Артаньян поднялся по памятной ему с первого дня в Париже широкой мраморной лестнице в приемную капитана мушкетеров, поздоровался с дежурным сержантом, поблагодарил за выраженное им соболезнование по поводу утраты родителей и спросил, свободны ли вечером Атос, Портос и Арамис или же они на дежурстве.
Институт сержантов в мушкетерской роте вскоре после ее создания ввел с соизволения короля Людовика де Тревиль. Он быстро понял, что доверить господам дворянам такое муторное, нудное, однако, необходимое дело, как отчетность, абсолютно невозможно. Сманив из обычных полков с десяток писарей, он выхлопотал для них громкое звание «сержант», хорошее жалование и свалил на них всю бумажную работу. За долгие годы службы сержанты вросли в быт роты и даже Лувра. Они знали всю подноготную о господах мушкетерах, относились к молодым дворянам со странной смесью ворчливой заботливости, снисходительности и легкой насмешливости, не ревнуя и не завидуя, ибо прекрасно понимали, что им, даже дослужившись до чина армейского лейтенанта, все равно никогда не стать мушкетерами. Мелкие проделки юнцов они покрывали, в трудную минуту снабжали ливрами и пистолями, которые, странное дело, всегда находились в их кошельках и никогда у господ мушкетеров.
Вопрос д'Артаньяна нисколько не удивил сержанта. Все в роте знали о дружбе, связывающей трех мушкетеров и молодого лейтенанта.
Он доложил, что господа Атос, Портос и Арамис, как и весь взвод господина лейтенанта, сейчас в наряде и, вероятнее всего, найти их можно на привычных, облюбованных ими местах. Это означало, если за время его отсутствия ничего не изменилось в привычках друзей, что Атос расхаживает где-то в пределах приемной короля, самом спокойном месте в Лувре, ибо король редко утруждал себя государственными делами, Портос, облюбовавший внутренний двор Лувра, дежурит там, Арамис же, предпочитавший половину королевы, где с ним кокетничали молоденькие фрейлины, болтали статс-дамы, а иногда снисходила до нескольких слов и сама прекрасная Анна Австрийская, находится в ее приемной или в зале фрейлин.
Д'Артаньян черкнул записку друзьям, приглашая их после смены приехать к нему, дабы отпраздновать его возвращение в Париж, и послал одного из лакеев в кордегардию мушкетеров, расположенную на первом этаже Лувра, которую никак не могли миновать, покидая дворец, его друзья. А сам, пользуясь правом лейтенанта и старого друга, без доклада прошел в кабинет своего капитана.
У де Тревиля сидел незнакомый и, видимо, чем-то не очень симпатичный капитану мужчина в прекрасном, темном шелковом камзоле со скромным белым воротником — гасконец сразу же отметил, что воротник сделан из дорогого брюссельского кружева, — и без шпаги, что было удивительно, ибо к де Тревилю с прошениями о принятии чад в роту могли приходить только дворяне. Это как бы само собой подразумевалось.
Капитан слушал просителя — или посетителя? — с улыбкой, словно приклеенной к его полным, чувственным губам. Д'Артаньян хорошо знал эту дежурную улыбку одного из самых могущественных вельмож французского двора, умевшего, как никто, ничего не обещать и ни в чем не отказывать.
Могущество де Тревиля, во многом уже мнимое, было связано с совсем недавним временем, когда король встречался с ним каждый день, расспрашивая о подвигах любимых мушкетеров. Тогда во время боевых походов палатка капитана стояла рядом с палаткой короля, ближе, чем палатки маршалов Франции. Ныне король уже не столь часто беседовал с капитаном своей личной охраны, но молва, наделившая в прошлом де Тревиля огромным влиянием на короля, все еще гуляла по провинции и продолжала привлекать к нему десятки просителей и искателей льгот и милостей.