Планше, ведя в поводу двух лошадей, свою и своего господина, молча плелся за ним, недовольный тем, что лейтенант решил пройтись пешком. За пять лет службы у д'Артаньяна пикардиец превратился в истого кавалериста, который ни за что не пройдет сотню шагов, если можно этот путь проделать верхом. Но при всем при том, он оставался деревенским парнем, страсть как любопытным до всего, что происходит вокруг и о чем можно почесать язык. В этом отношении Лувр давал нескончаемую пищу для сплетен и болтовни. Обычно д'Артаньян охотно слушал его, иногда даже пересказывал потом друзьям слухи, собранные Планше. Что же касается Мушкетона, то не было у Планше более внимательного слушателя. Впрочем, и Гримо снисходил до сообщений пикардийца и слушал их с интересом.
Планше, не обращая внимания на мрачное настроение господина, принялся с азартом пересказывать последние сплетни. Говорили, что любовник госпожи де Шеврез, граф де Шатонеф, впал в немилость у кардинала из-за слишком длинного языка: помимо большого внимания к своей пассии, он еще ухитрялся выбалтывать ей кучу сплетен о кардинале, среди которых оказывались и многие секреты.
— За все надо платить, — философски проронил мушкетер.
— Вот именно, мсье, — подхватил Планше. — И в результате граф перестал пользоваться милостями герцогини!
— Почему же? — поинтересовался д'Артаньян. Болтовня Планше отвлекала его от невеселых мыслей о Марго и короле. — Ведь ни для кого не секрет, что Шеврез ненавидит кардинала и все его враги — ее друзья.
— О, месье, тут все гораздо тоньше, — с важностью изрек Планше. — Прекрасная герцогиня допускала до себя красавчика Шатонефа только потому, что он, будучи доверенным человеком кардинала, сообщал ей, отдыхая от страстных объятий, важные государственные тайны. А теперь этот источник новостей, похоже, иссяк.
Лейтенант, несмотря на плохое настроение, расхохотался.
— Не вижу ничего смешного, мсье! — воскликнул Планше.
— Да откуда слуги знают, о чем говорят любовники между двумя объятиями?
— Наивный вы человек, мсье, — с обидой сказал Планше, — хоть и самый доверенный офицер господина де Тревиля.
— Почему же это я наивный?
— А как вы думаете, после любовных утех герцогиня сама встает из постели и приносит вино, паштеты, сладости, чтобы кавалер смог подкрепить свои силы?
— Не знаю, — несколько растерянно ответил лейтенант. Ему никогда не приходилось обнимать какую-нибудь герцогиню, в отличие от Арамиса.
— Она звонит в колокольчик, и все это подает служанка.
— В постель?
— Конечно. Они нас за людей не считают и нисколько не стесняются, — в голосе Планше прозвучала обида.
— Это когда же я тебя за человека не считал?
— Не о вас речь, мсье. Вы совсем другое дело, а вот мсье Арамис, если, конечно, мне позволено сказать, Базена не стесняется.
— Откуда ты это знаешь?
— Да потому что бедняга Базен каждый раз потом полсотни поклонов кладет, замаливает невольный грех… — Планше хихикнул, — вожделения женщины ближнего своего.
Лейтенант рассмеялся, представив себе, с какой миной на полной, круглой физиономии подает Базен сладости в постель Арамису и герцогине ди Лима, разомлевшей от страстных объятий и не особенно заботящейся о том, что ее прелести едва прикрывает простыня.
Все еще улыбаясь, мушкетер и слуга свернули за угол и вышли на улицу Монтергей. Отсюда уже был хорошо виден трактир “Кошка с клубком”, на втором этаже которого жили д'Артаньян и Планше. У заднего двора, где располагалась конюшня на пять стойл, толпились какие-то люди, там же несколько расседланных лошадей стояли у открытой коновязи, уткнув головы в торбы с овсом.
— Никак опять лионцы нагрянули, — пробурчал Планше. Лионцами он называл мелких торговцев, закупавших в Лионе небольшими партиями ткани и потом развозивших товар по маленьким провинциальным городам. Он их недолюбливал, считал неопрятными и вороватыми.
— Может, я отведу коней в ротную конюшню, ваша милость? Незачем нашим благородным животным с ихними нечищенными лошаденками под одной крышей всю ночь стоять.
Лейтенант молча кивнул. Планше немедля вскочил в седло, и взяв повод коня д'Артаньяна, направился к Лувру.
Из дверей трактира выглянула Мадлен. Завидя мушкетера, она побежала навстречу.
Глядя, как она грациозно бежит, лейтенант подумал, что за несколько месяцев Мадлен буквально расцвела — налившаяся грудь призывно колыхалась под тонким платьем, подхваченным тесемками фартука, волосы выбились из-под белого чепца, глаза горели, на щеках играл румянец.