— Да, — ответил лейтенант внезапно осипшим голосом.
— О приданном король сообщил нескольким придворным из своего круга и галантно предоставил фрейлине выбирать из них будущего мужа.
— Откуда вам это известно? — спросил д'Артаньян и сразу же пожалел о вырвавшихся словах, потому что они прозвучали грубо и бестактно.
Но Ла Порт понимающе и немного грустно усмехнулся и положил пухлую, теплую руку на плечо молодого человека.
— При дворе нет ничего, что могло бы долгое время оставаться тайной. Тем более, если речь идет о замужестве фрейлины ее величества.
— Значит ее величество знает, что вы будете говорить со мной?
Ла Порт замялся, но потом кивнул головой.
— Может быть, это была ее идея?
Ла Порт на сей раз ничего не сказал и не кивнул, но на мгновение опустил веки.
— Я понимаю, вы не в праве ничего сообщать, но… — мушкетер замялся, — я, как мне кажется, имею право знать все, связанное с этой женитьбой. Поэтому я буду говорить, а вы, мой старый друг, будете молчать, но если моя догадка окажется верной, вы, ни слова не говоря, дадите мне понять.
Ла Порт промолчал, но его молчание говорило о согласии.
— Ее величество по каким-то своим соображениям полагает, что в моих объятиях ее бывшая фрейлина будет недостижима для короля.
Камердинер опять промолчал и тогда д'Артаньян спросил:
— И когда намечается торжество?
— Никакого торжества не будет, скромная свадьба в церкви Фонтенбло. А когда, я, к великому моему сожалению, вам не могу сказать, ибо и сам не знаю.
— Я вам очень благодарен, мой друг. И вам, и тем, кто поделился с вами этой тайной. — Это была завуалированная стрела в сторону королевы, решившей руками мушкетера обезопасить себя от ужаса продолжения любовной интрижки своего мужа. — А теперь прошу извинить меня, я направлялся на половину короля по делам службы.
Лейтенант шел по длинному коридору, прямой, с высоко поднятой головой, твердо впечатывая шаг в камень пола, а Ла Порт с сочувствием смотрел ему вслед…
Несколько ночей мушкетер не мог заснуть, размышляя , как ему поступить.
Если бы Марго сама обратилась к нему за помощью! Он бы, наверняка не размышлял.
Но она молчала, и потому он зажал свои чувства в кулак и ничего не стал предпринимать, утешая себя надеждой, что все сказанное Ла Портом всего лишь слухи, принятые ревнующей королевой за правду…
Тем временем весна продолжала торжествовать: ночи наполнились призывным кошачьим мяуканьем, а дни надрывающим душу воркованием голубей и стенаниями горлиц.
В один прекрасный день в коридоре, ведущем к кабинету Анны Австрийской, появился кадет де Сен Север. Лейтенант крайне удивился. По его сведениям, кадет получил отпуск по семейным обстоятельствам и сопровождал отца в Амстердам. Какие дела призвали Моле в далекий голландский город, он не знал.
— Что-то случилось, кадет? — спросил он, с удовольствием глядя на раскрасневшееся, плутоватое длинноносое лицо своего протеже.
— Я прискакал из Фонтенбло, мой лейтенант…
— Каким образом вы там оказались?
— Отец задерживается в Амстердаме по независящим от него причинам, и я вернулся к месту службы.
— Я догадываюсь, что вы гнали, не щадя коня, если судить по вашим окровавленным шпорам.
— Да, мой лейтенант. Если возможно, я бы хотел переговорить с вами конфиденциально.
— Конечно, кадет, конечно.
В буфетной, где в это время дня, как обычно, никого не было, он спросил:
— Что стряслось?
— Король выдает Марго замуж.
Значит, все сказанное ему Ла Портом не слухи, а жестокая реальность? Сердце замерло, словно задумалось, стоит ли ему продолжать биться дальше, потом нерешительно ударилось о грудную клетку и вдруг заколотилось быстро-быстро.
— Он разлюбил ее?
— Она беременна.
— Кто счастливый жених?
— Барон де Ла Вержи, камергер. Ему обещан титул маркиза и земли.
— Тебя послал де Тревиль?
— Нет.
— Ты сам решил сообщить мне?
— Нет.
— Марго?
— Да, мой лейтенант. Она несколько дней искала возможности переговорить со мной, но мы дежурили в парке, а не во дворце, а вчера был дождь, ей удалось сбежать… — кадет умолк.
— Что она сказала?
— И много и ничего, мой лейтенант. Что вы — единственный человек во Франции, которого она может назвать другом.
— Тысяча чертей!
— Она плакала, мой лейтенант.
— Дерьмо, дерьмо, дерьмо!
— Мой лейтенант! — с укором воскликнул юный кадет.
— Да, дерьмо… вся жизнь…
— Ваш друг, мой лейтенант, мсье Арамис, когда еще был мушкетером, сказал как-то мне, что к мужьям и королям не ревнуют…
— Ты это к чему?
— Мсье Арамис очень умный человек.
Д'Артаньян промолчал.
— Свадьба назначена на завтра, мой лейтенант, рано утром, в дворцовой церкви. Будет только узкий круг…
Д'Артаньян опять промолчал, потом спросил:
— Ты, наверное, устал?
— Пять часов в седле, мой лейтенант, — уклончиво ответил кадет.
— Спасибо, кадет. Можешь идти…
Сменившись с дежурства, д'Артаньян взял в трактире пару бутылок любимого бордосского, поднялся к себе, заперся, чтобы никто его не беспокоил, налил полную кружку и понял, что пить ему не хочется.
Перед глазами стояла мокрая от слез и дождя Марго и повторяла прерывистым, слабым голосом, что он ее единственный друг.
Друг…
Он готов был поклясться, что в первые дни девушка потянулась к нему совсем не как к другу, и что даже когда король стал оказывать ей очевидные знаки внимания, она продолжала тянуться к нему, бедному мушкетеру.
Людовик просто совратил ее, пользуясь тем, что он король, а она воспитана в монастыре в глубочайшем почтении к священной персоне монарха.
От этих мыслей и от чувства полного, безысходного бессилия кружилась голова, поднималась ярость, и закипала кровь.
И не с кем было посоветоваться.
Он — ее единственный друг. А у него друзей не осталось.
Вернее, они есть, но где они?
Благородный Атос, мудрый и утонченный Арамис, беззаветно храбрый Портос…
Ранним утром, когда весеннее солнце еще не поднялось над горизонтом, он растолкал Планше, уснувшего на лестнице перед дверью, и велел бежать в кордегардию и седлать коней.
Решения не было.
Он просто хотел взглянуть ей в глаза…
Взглянуть и уехать…
Пустынная дорога покорно ложилась под копыта отдохнувших коней. Мрачный, невыспавшийся Планше, что-то почуявший, молча скакал сзади, не пытаясь заговаривать с господином.
В голове не было никаких мыслей.
И вдруг на пустынную дорогу выскочила женщина, замахала руками. К ее животу широкой пестрой шалью был привязан крохотный ребенок.
“Цыганка”, — подумал д'Артаньян, и ему вспомнилось, как гадала когда-то королю похожая на ведьму старуха на пути в Венсен.
— Ваша милость! Ваша милость! Помогите!
Чуть в стороне, за кустами, обступившими дорогу, громыхнул выстрел.
— Убивают, ваша милость…
Звери, нелюди… Серьги с ушами рвут!
На дорогу выскочил здоровенный детина с кривой саблей в руке и застыл, увидев двух всадников.
Д'Артаньян выхватил шпагу. Бандит попятился, мушкетер настиг его и хладнокровно отбив широкий кривой клинок, вогнал шпагу в основание шеи.
— Планше, пистолеты! — крикнул он, направляя коня в кусты.
За кустами ему открылось ужасное зрелище. Трое бандитов рылись в убогом скарбе цыган, на земле лежал в луже крови молодой парень, рядом корчился старик, зажимая живот обеими руками. Под кибиткой сидела, раскачиваясь, старя цыганка. Лейтенанту даже показалось, что это та самая гадалка, что когда-то предсказала королю рождение ребенка. На руках у нее лежало окровавленное детское тельце.
Ярость помутила разум.
Три смертельных удара обрушились на троих грабителей с такой неожиданностью и быстротой, что они не успели даже обернуться к атаковавшему их мушкетеру.