ожидал этого. В необычной обстановке они стали по-иному относиться друг к другу.
Некоторое время сидели молча, не двигаясь. Над головами слышался иногда глухой
топот, какой-то шум, стук—там наверху улица жила своей жизнью, такая далекая, почти
совсем забытая...
Рауль вдруг сказал: «У меня в Монтевидео невеста. Хорошая девушка. Но я не виделся с
ней уже два года, и вот, понимаешь, память о ней постепенно стирается, вижу ее как-то
неясно, расплывчато... Помню, какие у нее глаза, а вот, например, уши или губы уже не
знаю какие. Напрягаю зрительную память, и мне кажется, что у нее тонкие губы. А потом
вспомню, как их целовал,— вроде полные. Вот ерунда-то, правда?» Она ничего не
отвечала. Он продолжал настойчиво: «А у тебя есть жених, муж, друг?» «Нет», —
сказала она. «Ни здесь, ни в Мендосе, ни в Буэнос-Айресе?» — «Нигде».
Он опустил голову. На полу лежала монета, франк. Он нагнулся, поднял и протянул
Мирте. «Вот, храни в память об этой stil e Nacht». Она положила монету в карман плаща:
забыла, что плащ не ее. Рауль провел ладонями по лицу. «В сущности, зачем мне тебя
обманывать? Не невеста у меня там, а жена. Все остальное — правда. Измучился я, а
порвать все духу не хватает. Стоит только заикнуться в письме о разводе, она отвечает
длинными истерическими монологами, пишет, что покончит с собой, если я ее брошу.
Конечно, все это одни слова, я понимаю; ну а вдруг в самом деле покончит? Я гораздо
трусливее, чем кажусь с виду. Или заметно, что я трус?» «Нет,— отвечала она,— ты
выглядишь довольно храбрым, особенно здесь, под землей, да еще в сравнении со мной,
я-то все время дрожу от страха».
Рауль посмотрел на часы. Двадцать минут пятого. Последние полчаса они почти не
разговаривали. Рауль лег на скамью, подложил под голову черную из мягкой кожи сумку
Мирты. Она поглаживала время от времени его волосы, говорила: «Какой сквозняк». И
больше ничего. Рауль чувствовал: происходит какая-то прекрасная, изумительная чепуха.
И не нужна ему больше пошлая интрижка. Не надо портить эту небывалую,
неправдоподобную ночь... Без четверти пять. Рауль встал, прошелся по платформе, чтоб
размяться, взглянул на Мирту и вдруг сделал открытие: «Эта девушка — моя судьба». Ни
в одном из своих тщательно отделанных рассказов Рауль не допустил бы такой
банальной фразы. Но, к счастью, это не рассказ, это — на самом деле, можно себе
позволить подумать так. И он снова подумал: «Эта девушка — моя судьба». И вздохнул.
Вздох относился к только что сделанному открытию. Открытие наполнило душу Рауля
восторгом. Да что там душу! Всего Рауля, все его тело, уши, горло, легкие, сердце,
желудок...
Он не мог больше молчать. «Знаешь что? — нежно и взволнованно произнес он. — Я
отдал бы пять лет жизни, чтобы начать все сначала, вот здесь, сейчас. Я хочу сказать —
чтобы я развелся, чтобы моя жена примирилась с этим и не покончила с собой, чтобы у
меня была приличная работа в Париже и, когда откроют метро, мы вышли бы отсюда тем,
чем мы уже стали,— мужем и женой». Она неуверенно подняла руку, словно хотела
отмахнуться от какой-то тени. «Я тоже отдала бы пять лет жизни»,— сказала она. И
прибавила: «Не беда, все как-нибудь утрясется».
Подул сильный ветер. Оба чихнули. Ярко загорелось электричество. Метро начинало
свою повседневную жизнь. Рауль подержал зеркальце, и Мирта привела себя в порядок.
Он тоже кое-как причесался. Они медленно поднимались наверх, а навстречу уже
катилась первая волна пассажиров. Рауль подумал, что даже не поцеловал Мирту. Он
сам не понимал почему. Из скромности, что ли? Наверху оказалось не так холодно, как
накануне.
Не советуясь, они зашагали по бульвару Бон-Нувель к почте. «Ну, что же дальше?» —
проговорила Мирта. Рауль как раз собирался спросить то же самое. Но не успел. Девушка
в черных брюках и зеленом пуловере энергично махала им с той стороны улицы. Какая-
нибудь приятельница Мирты, решил Рауль. Знакомая Рауля, подумала Мирта. Девушка
перешла наконец улицу, подбежала к ним и заговорила громко, с мексиканским акцентом:
«Наконец-то я вас поймала, кретины. Весь вечер звонила, никто не подходит. Куда вас
носило? Мне нужен Эплтон. Ты можешь мне дать, Рауль? Или ты, Мирта?»
Они стояли неподвижно и молчали. Девушка снова набросилась на них: «Слушайте, не
будьте сволочами. Мне в самом деле позарез. Дали перевод, можете представить? Ну
что вы застыли, как два монумента, чтобы не сказать — как два идиота? Вы домой? Я с
вами». И она бросилась по улице Мазагран к Эшикье. Девушка бежала впереди, качая