– А что со мной случилось? – пробормотал Глухов затравленно. – Со мной все в порядке. Ничего со мной не случилось… и не случалось.
Вечеровский, не глядя, протянул руку вправо, извлек из скрытого холодильника сифон и высокий стакан. Зашипела струя, стакан очутился перед Глуховым, но тот пить не стал, даже в руки его не взял и посмотрел на него, как будто это отрава какая-то. Он только облизнул сухие губы сухим языком и еще глубже засунул слабые свои лапки между колен.
– Это все вздор. Это вздор какой-то, Алексей Дмитр… Дмитрий Алексеевич, – шелестел он. – Вы не верьте. Как можно верить?.. Явные жулики.
Малянов смотрел на него пристально.
– Если это жулики, надо их вывести на чистую воду, так? – спросил он свирепо.
– Конечно, конечно. Но как?
– Для начала каждый должен рассказать все, что знает про них.
– Безусловно, разумеется. – Глухов снова облизнулся. – Но ведь я… Вы, кажется, решили, будто я что-то знаю про них. Но ведь я ничего не знаю, уверяю вас.
– Ничего?
– Право же, ничего. Тут какая-то ошибка.
– Так-таки и ничего? – продолжал наседать Малянов, значительно прищуриваясь.
– Ни-че-го! – неожиданно твердо отчеканил Глухов. Словно точку поставил на этой теме.
Глухов выпростал руки из колен, проглотил свой кофе и сейчас же запил водой из стакана. На лице его вновь обозначился румянец. Он улыбнулся и, неумело изображая развязность, вольготно расположился в кресле, засунув большие пальцы рук под подтяжки.
Малянов ел его глазами, но Глухова все эти взгляды вроде бы и не волновали вовсе – он, казалось, совершенно оправился от своего неодолимого страха и держал теперь себя как ни в чем не бывало.
– Но сами-то вы верите, что это жулики? – спросил наконец Малянов.
– А представления не имею, – ответил Глухов все с той же судорожной развязностью. – Откуда же мне это знать, посудите сами, Дмитрий Алексеевич?
– Ну а все-таки?..
– Отстань от человека, – негромко сказал Вечеровский. – Ты прекрасно понимаешь, что это не жулики.
– То есть? Откуда это следует?
– Если бы ты считал их обыкновенными жуликами, ты бы уже был в милиции, а не здесь.
– Как это, интересно, я попрусь в милицию? А факты?
– Вот именно, – сказал Вечеровский. – Факты. Факты, дорогой мой! Так что не тешь себя иллюзиями, это не жулики. Какое дело жуликам до твоих полостей устойчивости?
– А какое дело до них инопланетным пришельцам?
– Тебе же объяснили, какое. И объяснили весьма логично. Твоя работа в перспективе выводит человечество в ряды сверхцивилизаций, делает нас их соперниками во Вселенной. Естественно, они предпочитают расправиться с соперником, пока тот еще в колыбели. Как это сделать? Высаживать десанты? Взрывать арсеналы? Зачем? Надо именно так: тихо, бесшумно, почти безболезненно скальпелем по самому ценному, что есть у человечества, – по перспективным исследованиям.
– Бог ты мой, Фил! Ты же сам говоришь – это сверхцивилизация, а значит, сверхразум, сверхгуманность, сверхдоброта!..
Вечеровский кривовато усмехнулся.
– Милый мой, откуда тебе знать, как ведет себя сверхдоброта? Не доброта, заметь себе, пожалуйста, а сверхдоброта.
– Все равно, все равно. – Малянов замотал щеками. – Методы. Методы, Фил! Ты пойми, это сверхмощная организация. Он же способен исчезать и появляться мгновенно… это же как волшебство! Если сверхцивилизация, то они, с нашей точки зрения, почти всемогущи. И вдруг такая дешевка – доведение до самоубийства, шантаж, подкуп.
– Что ты знаешь о сверхцивилизациях?
– Нет-нет. Все равно. Нецелесообразно.
– Какова целесообразность моста – с точки зрения рыбы? – провозгласил Вечеровский. – Когда тебе на щеку садится комар, ты бьешь по нему с такой силой, что мог бы уничтожить всех комаров в округе. Это целесообразно?
– Я понимаю, что ты хочешь сказать. Но дело даже не в этом. Как ты не чувствуешь несоразмерности? При их всемогуществе. Ну зачем им поднимать весь этот шум? Зачем им нужно, чтобы Малянов бегал по знакомым и жаловался в милицию? Зачем? Ведь куда проще было подсунуть ему тухлого омара – и концы.
– Н-ну, значит, они принципиальные противники убийства, – сказал Вечеровский, снова принимаясь разливать кофе. – Сверхгуманность.
– Ага, ага, шантажировать можно, а убивать нельзя. Ну ладно. Можно же и без убийства, в рамках, так сказать, гуманности. Можно так, например, – садится Малянов работать над своей статьей, и сейчас же у него разбаливается живот, да так, что никакого терпежу нет, и уже ни о какой работе говорить невозможно. Отложил работу – все прошло, снова взялся за нее.
Тут Малянов замолчал, потому что заметил, что Вечеровский его не слушает. Вечеровский сидел к нему боком и, крутя в пальцах драгоценную трубку, пристально глядел на Глухова, а Глухов вдруг забеспокоился, зашевелился, снова съежился в кресле, и глазки его приняли выражение, как у загнанного зверька.