– Простолюдинка, это я уже слышала, – перебила его Лера Кнутова, она иногда могла себе позволить с ним немного поспорить. – Но ты-то, ты!
– А что я?
У Сетина тут же задергалось левое веко. Оно всегда у него начинало дергаться, когда он раздражался.
– Тебя ведь роскошь окружает с рождения, а ты одинок!
И она уставилась на него с надеждой.
Ну, давай, Сетин, давай! Говори!
Ну, хоть бы сказал что-то такое, что мгновенно растопило бы лед между ними! Ведь есть, есть такие слова, которые могут мгновенно уничтожить отчужденность. Ими – этими словами – можно забросать пропасть. Можно сгладить все, отполировать, отчистить, сделать совершенными даже самые безнадежные отношения.
Нужно только немного постараться. И вложить хоть капельку чувств в те самые правильные слова.
Сетин не сказал ничего. У него не нашлось нужных слов, у него не имелось чувств, он являлся бездушным автоматом для приумножения состояния, основы которого заложены были еще его дедом.
Банкомат! Банкомат, а не человек! И нечего болтать глупости о том, что она ему не безразлична!
Он нарочито свернул салфетку, осторожно уложил ее на край стола, встал и ушел. Даже о том, что все вкусно и всем спасибо, не сказал в тот раз ничего. Одно Леру утешало – левое веко у него по-прежнему дергалось, когда он уходил.
Она слышала, как он собирается в холле, как с кем-то говорит по телефону все тем же совершенно равнодушным голосом. И решила, что не пойдет его провожать к порогу. Не пойдет, даже если завтра утром он снова станет учить ее, как ей необходимо себя вести, чтобы не вызывать в нем неудовольствия.
Странно, но Сетин вернулся сам.
Вошел в столовую с портфелем в одной руке и телефоном в другой. Подошел к столу, за которым она маялась в окружении роскоши от одиночества. Чуть наклонился вперед, будто хотел сказать ей что-то на ухо. Но ведь тогда стоило подойти поближе, а не торчать от нее в трех метрах. И проговорил с нажимом:
– Я не чувствую себя одиноким, дорогая. А знаешь почему?
– Почему? – спросила Лера.
Она не поверила ему. Она считала его самым одиноким человеком на свете. У нее были тети, дяди, подруги, двоюродные сестры и братья, друзья, бывшие коллеги по работе, которые все еще не забыли ее.
А у него никого не было! Никого, кроме деловых партнеров.
– Почему? – поторопила она его с ответом, поскольку он замешкался, странно ее разглядывая.
– Потому что у меня есть Оксана и ты, – проговорил он с неохотой, двинулся к выходу, но успел предупредить, перед тем как скрыться в холле: – И я не желаю больше обсуждать это, дорогая. Не желаю!!!
И ушел, громче обычного хлопнув входной дверью. А она осталась сидеть над застывшей рисовой кашей с сухофруктами. И сидела до тех пор, пока Оксана Петровна не потянула из-под ее локтя салфетку.
– Валерочка, детка, пойди подыши воздухом, – посоветовала она, глядя на нее с сочувствием.
Наверняка все слышала и жалела теперь ее, горемычную. Она однажды так ее и назвала – горемычная.
– Погода стоит замечательная. Под яблонями возле пруда такая благодать! – взахлеб нахваливала их сад, в котором Лере было скучно и пусто, Оксана Петровна. – Чего в доме сидеть. Виталик сказал, что к обеду не будет. Чего в доме сидеть? Или поплавай, тоже для здоровья полезно.
– Я в город хочу. Домой, – вдруг вырвалось у Леры, и она тут же прикусила язык, зная, что за этим последует.
Конечно, Оксана Петровна испуганно охнула, оглянулась, а вдруг Виталик вернулся. И покачала головой с сочувственным осуждением.
– Здесь твой дом, Валерочка, здесь. А про квартиру городскую забудь. Виталик сердится, когда ты туда без него ездишь.
– Без него езжу – сердится. С собой зову – сердится. Он все время на меня сердится. – Лера поставила локти на стол, ткнулась подбородком в кулаки и запричитала: – Он все время на меня за что-то сердится, Оксана Петровна. Вы не знаете – за что? Может, потому, что я не похожа на его Сашу, Машу и Наташу? Или потому, что понравилась его деловому партнеру из Финляндии? Или за то, что мне звонят друзья и подруги, а ему нет? А может, он просто завидует мне и признаться боится?
Оксана Петровна моментально замкнулась, поджала губы и захлопотала у посудомоечной машины.
Обсуждать своего драгоценного Виталика пожилая женщина не собиралась ни с кем, даже с его четвертой женой, которой он заявил, что она не безразлична ему. Кажется, она даже не обратила на его слова внимания. Попросту пропустила их мимо ушей.
Э-эх, неблагодарная! Знала бы она, чего подобное заявление Виталика стоит, не куксилась бы теперь за столом.
Скучно ей, глядите-ка! Скучно – пойди поработай! Нет, на производство ее Виталик не пустит. И в фирму к себе запретил являться. Тут всем женам запрет был. А во дворе, что ли, работы мало? Яблок нападало – тьма-тьмущая. Подбери, вымой да повидла навари. Либо нарежь дольками и сушить пристрой. А то соку можно нажать. Разве свой сок сравнишь с тем, что в пакетах продают? Нет, конечно. Да и огурчиков можно закрыть, помидоров. Клумбы опять же прополки требуют, а садовник Васька снова запил на неделю.
Разве же дел в доме нет, а! Только оглянись, сразу найдутся, было бы желание дела-то эти делать.
Вот о какой снохе мечтала Оксана Петровна. Всех жен Виталика она считала своими снохами, а Виталика самого своим ребенком, после смерти его родителей. Но такой снохи бог ей не послал. Ни одна из четырех не подходила ее сыночку. Эта последняя – Лерка, будто и ничего. Незаносчивая, негрубая, никогда ее не отсылала прочь, как те лярвы. Но все равно какая-то смурная. Казалось бы, живи и радуйся, что тебе господь послал. А она скучает! Да, все они с жиру и скучали!
– Ты куда, Валерочка? – встрепенулась Оксана Петровна, когда через час последняя жена Виталика вдруг вышла наряженная в короткие шорты, майку, бейсболку и сандалии. – Загорать, да?
Поняла уже, конечно, что свинтить та из дома надумала. Зачем ей тогда сумка-то спортивная, но все равно ваньку валяла. На рожон с хозяйкой не резон лезть. Виталик с ней уже второй год живет, кто знает, может, и задержится еще эта девчонка с мужицким именем.
– Нет, Оксана Петровна, в зал поеду, – соврала Лера и потрясла сумкой у домработницы перед носом. – Вот вещи спортивные со мной.
– А-а, понятно, – проводила та ее недоверчивым взглядом до дверей в гараж, тут же вспомнила: – Так ты же вчера в зале была. Ты же через день туда ходишь.
– Вчера свет отключили, – продолжила свое вранье, которое ей самой было отвратительно, Лера. – Четыре подхода по двадцать на пресс не сделала. Надо наверстать.
И ушла.
А Оксана Петровна переполошилась. Поначалу-то ничего, а вот как Леркина машина за ворота выскользнула, так и переполошилась.
Врет ведь! Врет черноглазая бестия! Стоило ли из-за каких-то упражнений через весь город в такую жару ехать? Там тех упражнений минут на десять, а она будто на полдня собралась. И предупредила, что к обеду не будет.
Врет!
И зачем только Виталик от услуг водителя отказался для баб своих непутевых! Возил бы их Паша и возил. Ах да, как это она забыла! Пашу-то Виталик уволил из-за того, что тот слишком уж на Машку поглядывать начал. И все причину искал, чтобы с ней подольше задержаться где-нибудь. То в пробку они попали, то колесо прокололи, то бензобак пустой у них оказался вдруг на проселочной дороге.
Виталик ему ничего не сказал тогда и в глаз не стукнул. Хотя заслужил Паша, и еще как. Виталик просто за ними понаблюдать поручил ребятам из службы безопасности фирмы. Тем недели хватило для полного отчета супружеской неверности Машки и черной неблагодарности Паши.
Маша и Паша оказались за воротами. И Наташка, помнится, следующая, которая после Машки жена, уже без водителя обходилась. И эта теперь тоже. А ведь страж каждой из них нужен был. Суровый принципиальный страж.