Она бросила на нас последний строгий взгляд, а затем пронеслась мимо прямиком в теплый майский вечер. Ее отглаженная мантия хлопала вокруг туфель на низком каблуке, что отбивали по асфальту барабанную дробь, словно бы говоря «Все. Прочь. С моего. Пути».
– Отлично, – сказала я. – Теперь мы можем остановиться и перехватить по кусочку пиццы.
Мама пригладила свои светлые, уже тронутые сединой кудри.
– Думаю, один из лучших подарков, который мы можем преподнести твоей сестре на выпускной, – это быть на месте к ее приезду.
– Подождите. – Я стащила туфли и схватила с подставки для обуви у двери свои желтые сандалии.
– Тея, ты же обещала, – укорила мама.
– Эй, я пообещала надеть это скучное платье. Одобренная Делией обувь в контракт не входила. Она ни о чем и не узнает, пока не станет слишком поздно.
Мы забрались в серебряный «Кадиллак» отца. Мама устроилась впереди, я села за ней, и мы отправились в путь из Ричмонда в Шарлоттсвилль, штат Вирджиния. Виды были ошеломляющими – зеленые холмы и деревья под безоблачным голубым небом. Я любила свой родной штат, но не собиралась в нем оставаться. Как только закончу Школу искусств в следующем году, сразу потащу свою задницу прямиком в Нью-Йорк.
– Как насчет музыки? – спросила я с заднего сиденья.
– Восемь секунд тишины, – отметил папа. – Новый рекорд.
– Музыка – это жизнь, – сказала я, смеясь. – Сразу после живописи. И «Офиса». И пиццы.
– Никакой пиццы. – Папа покрутил радио, пока не нашел мою любимую станцию, и машину заполнили звуки «Bad Romance». – Хорошо?
– С Леди Гагой не может быть плохо.
Папа ухмыльнулся.
– Поверю на слово.
Я подпрыгивала в такт песне, насколько мне позволял ремень безопасности, пока мама не убавила громкость.
– Бедняга Роджер, – сказала она. – О чем вообще думают его родители?
– Мне интересно, о чем думает Делия, – заметил папа и посмотрел на меня через зеркало заднего вида. – Вы, часом, не ведете задушевные разговоры по-сестрински? Они не встречаются?
– Понятия не имею, – ответила я. – Ты же знаешь, какова Делия. Себе на уме. Никогда ничего мне не рассказывает.
Мама изогнулась, чтобы посмотреть на меня.
– А что насчет тебя самой? Никакого парня на горизонте?
– Тогда бы я вам его представила, – сказала я. – А ни один из тех парней, с которыми я встречалась за последнее время, этого не достоин. Они считают, что я «забавная», и не хотят заводить со мной ничего серьезного. Или, может быть, я не хочу ничего серьезного с ними. Может быть, я и не способна на серьезное.
– Я уверена, что это не так, дорогая, – сказала мама.
– Делия бы с тобой поспорила.
– Я люблю твою сестру, но иногда она перегибает.
– Честно говоря, мне очень хочется влюбиться, но, полагаю, торопить события глупо. Это случится, когда случится. Я встречу того самого парня. Такого, о ком просто не смогу перестать думать. И когда мои чувства к нему найдут отражение в моем искусстве, я пойму, что он единственный.
– Мудрая философия, – заметил папа.
– Кстати, об искусстве, – подхватила мама, – как продвигается твоя последняя картина?
– Уже готова. Я закончила как раз в тот момент, когда Делия уже собиралась рвать и метать.
– Прекрасно, мне не терпится ее увидеть. – Мама шлепнула меня по колену тыльной стороной ладони. – Ты и твои пирамиды.
– Ага. – Я засмеялась. – Если когда-нибудь стану знаменитой, Египет будет моей фишкой. Как автопортреты у Кало или похожие на вагины цветы у О’Киф.
– Тея. – Папа усмехнулся.
– Я не утверждаю, что я вторая Фрида или Джорджия…
– Ты бы так не сказала, потому что ты слишком скромная, – перебила мама. – Но, как твоя мать, я имею право хвастаться, что ты ничуть не уступаешь великим.
– Это твоя святая обязанность как моей матери, – отозвалась я. – Но все равно спасибо, мам. Ты лучше всех. Я…
– Боже! – закричал отец.
Мама начала поворачиваться.
– Что?..
Вспышка бледно-голубого ослепительного хрома.
Ужасающий, оглушительный грохот. Он отдался в моих костях. В моих зубах. Он эхом пронесся через капот, через лобовое стекло.
Он все нарастал, нарастал и нарастал, разрывая нас, пока не осталось ничего.
Глава 1
Джим
Красно-белый знак «Сдается» бросился в глаза даже через визор моего шлема. Я замедлил свой «Харлей», встал у обочины и поднял стекло.
За шатким забором на клочке сухой травы примостился крошечный домик площадью, вероятно, не более девятисот квадратных футов. Цементная дорожка, ведущая к двери, потрескалась. Одна ступенька крыльца покосилась. Белая краска на стенах облупилась.