то обвести вокруг пальца. Под ноги подвернулась ямка, невидимая в пожухлом сене, и шпионка с криком растянулась на мшистом покрове. Прокляв про себя тот миг, когда она вышла на злосчастную опушку, девушка обернулась и вынула из ножен эльфийские заточки. Среди всех воров у эльфийских были самые длинные, и это давало ей шанс... Паук медленно приближался. Ему, проклятому, некуда было торопиться. Стиснув острые зубы и помянув про себя Галеана, глейдшедоу ринулась вперед и нанесла удар. Тварь отпрянула, и тонкое лезвие лишь царапнуло жесткий панцирь. В ход пошла вторая заточка (воровка попыталась перерубить конечность на сгибе), но ее хрупкая рука оказалась намертво зажата в жвалах. В следующий миг она почувствовала лишь нестерпимую боль и обжигающую струю яда, ворвавшуюся в кровоток... Еще несколько мгновений лес оглашался отчаянным воем - а затем затих и он. Лишь прянул чуткими ушами одомашненный волк, но тут же успокоился под тяжелой ладонью хозяина-степняка. В конце концов, крики в Паучьем лесу - не такое уж и редкое дело. III Бродульф сидел, нахохлившись, в грязной людской таверне и мечтал о настоящем пиве. Для того, что подавали здесь, и «ослиная моча» будет ласковым комплиментом. Он был не самым проворным вором. В гильдии его иначе как «жирным» не величали. Ну а ему-то какое дело? Что рожа как у борова - так лишь усыпляет, бдительность-то. Ну подсел в караван зажиточный гномий купец, а что через седмицу маг имперский проснулся от своих потрохов отдельно - так что с него взять? Бегает, суетится со всеми - рожа бледная, с носа капля свисает... Поди предъяви такому. Бородища у шпиона была густющая - но подрезал он ее согласно воровскому уставу. Уже и лишнего пуда под плащом достаточно - нечего старейшин злить... Так о чем бишь я? Не самым проворным, это уж точно. Зато исполнительнее любого. С такой страстью и самоотдачей он подходил к своему ремеслу, что хоть жиром и попрекали, а уважали по-настоящему, по-гномьи. За советом к нему никто не брезговал обратиться. А Бродульф сыпал премудростью налево и направо - не жалко, всяко на пользу клану. Глядишь, и какого-нибудь умника вместо него пошлют колодец травить. Хоть и подлецом был Бродульф порядочным, но набожен был, а убийство в спину, кинжалом - оно разве Вотану угодно? Ради так называемой «чести» гном никогда не рисковал успехом миссии. Это имперцы могут себе позволить чуть ли не на главной площади вызов бросать - хашашины высокородные, тьфу! И вот, на этот раз загадали вору совсем не простую задачку. Силы имперские в этой дыре, Эшрок, сосредоточены были немалые. В гарнизоне - сплошь колдуны да конные. А Кланы наконец собрали все войска с центрального фронта и перебросили на восточный. Пока имперцы свои же деревни освобождают в тылу, самое время нанести решающий удар по столице. Эшрок мешал как уголек под рукавицей - ну незачем было горным воителям терять силы и время на взятие вшивой крепости. Нужно было ее обойти - не то чтобы тихо, но и не в наглую. Нужно было парализовать город, и старое доброе восстание подходило лучше всего. Но успешная провокация, да еще и без вознаграждения в качестве разрывания толпой на клочки - это было искусство, не в полной мере освоенное Бродульфом. Да и этот проклятый информатор куда-то запропастился!.. А, вот и он. Зашел в кабак с таким видом, будто кричит на весь Невендаар: «Смотрите, я что-то замыслил!». Тупые, жадные крестьяне всегда раздражали Бродульфа. Вот он - наружность гномью не прячет: сидит себе путник в рваном плаще, пиво дует, да рожу потную вытирает. Ну, война с Кланами - ему-то какое дело? Он еще и продаст их, хе-хе, за милую душу продаст! А чертов ополченец на него вытаращился как на привидение. И видно, что гложет его пестуемая любовь к батюшке-императору! К проклятому Эмри, что такие налоги на вывоз металла ввел, что половина гномьих купцов поперевешалась с горя! Гном яростно сплюнул на загаженный пол и нетерпеливым жестом приказал информатору садиться. - Ну, что, племяш, как там мамаша поживает? До чего уродлива, стерва, а смогла под имперца лечь, - шпион подмигнул нехорошо вылупившимся на них верзилам, и они послушно захрюкали в кружки, - Ты не бойся, сынок. Она хоть и шлюха порядочная, а со мной дело иметь можно. Сколько эта твоя статуэтка стоит? - Ш-шестьсот золотых, - промямлил ополченец, опасливо оглядывая трактир. - Ого! - заорал Бродульф. Ему захотелось позлить урода, рушившего его тщательно выстроенный образ, - За поганую бронзу - шестьсот! А, может, кабак этот за неё купишь? Двести - и ни монетой больше. - Но мы же договаривались! - отчаянно зашипел наемник, комкая хрупкий пергамент в кармане, - Это же тебе не хрен собачий! Это... статуэтка! Бродульф покачал головой, но все-таки швырнул на стол кошель с деньгами. Трактир приумолк, едва раздался перезвон монет. - Ну вот что, шелудивый. Вот тебе твои триста монет - давай сюда сверток. Эту игру мог понять и батрак, махавший сначала мотыгой, а потом - алебардой. Жадно упрятав кошель, он, провожаемый напряженными взглядами, сунул гному продолговатый сверток и вымелся вон из трактира. - Я так понимаю, милорды, некоторым здесь не терпится подышать свежим воздухом, - возвысил голос Бродульф, - Но я прошу вас, посидите еще немного за кружечкой. Корчмарь! Всем по одной - за мой счет! Трактирщик радостно отпустил краны бочонков, а хилая, не в пример пузу, совесть Бродульфа окончательно успокоилась. Глаза полупьяного скота тем временем увлажнились от благодарности, и оборванцы вернулись к своим насущным делам. Все - кроме одного. О, его вор вычислил сразу, зайдя в провонявший табаком и опиумом трактир. Башка бритая, рожа порванная, но взгляд! Серо-стальные глаза отдавали и вонью мокрых стражнических кирас, и многочасовым шлепаньем сапогов по плацдарму. Шпион понимал, что отменить встречу - значит потерять месяц неусыпной бдительности и напряженной работы в подполье. Он нигде не прокололся, не наследил - скорее всего, просто отставной стражник с рожей, порванной плетью высокородного, пропивает последние гроши в засаленном кабаке. Бродульф ошибался. Как только сделка свершилась, бритоголовый направился к гномьему столику. Многолетнее чутье подсказывало шпиону, что стражник постарается увести его тихо, и гном сам поднялся из-за стола. - Старина Бракенберд! Ах ты, сын русалки и кракена! Какими судьбами здесь, в Эшро... Легавый просто взял гнома за шкирку и потащил к выходу. В испитой душе диверсанта начинало нарастать беспокойство. - Граждане! Сыны Империи! - заверещал он, - Я, адъютант самого Императорского Величия Эмри, несколько лет выслеживал коварного предателя, продающего Кланам планы и чертежи! И вот меня тащат в казематы, как последнего душегуба! - он вещал так пронзительно и проникновенно, что уже сам начинал верить в только что состряпанную байку. - Молчать, шваль! - не выдержал бритоголовый, - Не сметь порочить Императора своим тявканьем! Трактирная рвань зашумела. В самом деле, достопочтенный милорд угостил зал выпивкой, а его уже тащат, как татя, к выходу... Корчмарь подбежал к растерявшемуся солдату и принялся лебезить: как же так, гном ведь не расплатился. Бродульф, возблагодаря Всевышнего, отсыпал трактирщику горсть серебра, не прекращая барахтаться в богатырской хватке рваного, и зашвырнул полный кошель в толпу. - Вот, возьмите - мне уже незачем! Накормите детишек, пока меня будут пытать за честную службу. И помните... Окончания его слов никто не услышал. Началась давка, и стражник, наконец, выволок вора из харчевни. Пытать не стали. Двое суток жирный тать просидел в темнице, удовлетворенно вслушиваясь во все нарастающий гул толпы за стеной, да похихикивая в грязную бороду. На исходе второго дня ему приснились валькирии, парящие в кровавом рассвете, и долго потом не мог унять старик разбереженного дыхания. А сердце-то, сердце, билось тогда в груди, как никогда прежде. В полдень его повесили - для устрашения масс, и вскоре в чертоге Витара само собой зажглось тризное пламя. Эшрок был парализован восстанием, и удар Кланов был стремителен и беспощаден. А дружина Вотана пополнилась новым бойцом. Говорят, ему там нужны искусные воры. IV Башня Аннуаха. Стоит. Имперский вор Гоудфрой почесал кончик своего роскошного имперского носа и поправил полу темно-синего имперского плаща. В гильдии шутили, что этот довольно приметный цвет - для того, чтобы лавочники знали, куда высылать обугленные трупы, а стрелки не перепутали со шпионами Легиона. Это задание было для него одним из первых. До Гоудфроя в магической лавке Аннуаха никто еще не был, и ему предстояло «снять пробу» с ловушек, ну и попутно вырвать какой-нибудь лист из ценного фолианта. Император бросил весь небогатый доход с Южных копей на финансирование Серой гильдии, а о своих верных ворах как-то и подзабыл. Потому-то и шли туда разве что с голодухи, и о профильной подготовке, как например, у Кланов (о глейдшедоу и говорить нечего - они попросту умели все), речи и не шло. Отмычки обычные, кинжалы не заговорены: думай, вор, думай, да помни, что времени до рассвета - три-четыре часа. Тяжело вздохнув, Гоудфрой вогнал лезвие заточки между каменными плитами секретного входа (четыре дня наблюдений) и надавил на импровизированный рычаг. Лезвие изогнулось, но выдержало, и заранее смазанный механизм беззвучно распахнул тайные двери. И, разумеется, сразу у входа - сюрприз для непрошеного гостя. Острый глаз вора сразу приметил чуть выступающ