Пять пар обуви моей бабушки
Англичане говорят: время деньги. Русские говорили: жизнь копейка.
Петр Вяземский
Сундук
Моя бабушка умерла. Я очень любила ее и не верила, что это когда-нибудь произойдет. Смерть родного человека стала для меня большим потрясением, и даже спустя неделю, слоняясь по бабушкиному опустевшему дому, я ревела в голос и никак не могла успокоиться. Трогая дорогие ей вещи, вспоминала то время, когда мы были вместе. Нас объединяло без малого сорок пять лет. Иногда я задумывалась, а что происходило с бабушкой в те непростые советские годы, когда она была молода? Как встретила деда, любила ли его, справляли ли они свадьбу? Узнаю ли я когда-нибудь, ведь постаревшая Евдокия Горбатовская упорно уходила от ответа и переводила разговор на другую тему? Я чувствовала, что в ее жизни происходило что-то, что она хранила в самом укромном уголке сердца.
Собирая вещи, которые никому не пригодятся, я наткнулась на небольшой старинный сундук, стоявший на чердаке. Замок поржавел и не открывался, и мне не пришло в голову ничего лучшего, как взять в руки ломик. Петля легко разломилась пополам, и я, затаив дыхание, откинула крышку. В темном нутре обнаружилось несколько свертков. Лежащее в них явно оберегали: ткани, в которые бабушка завернула свои «богатства», выглядели опрятными, хотя несли некий отпечаток времени, угадывающийся по незначительным, иногда весьма милым деталям.
Вытащив маленький сверток, я осторожно развернула его. В моих руках оказалось детское одеяльце с ручной вышивкой и пожелтевшими от времени кружевами. Монограмма на уголке, расшитом с особой любовью (было заметно, что вышивальщица тщательно подбирала цвета нитей), состояла из инициалов имени моей бабушки "Е. Г.". Внутри одеяльца хранились крошечные пинетки. Они были сделаны из тончайшей зеленой кожи, с искусно вырезанным узором по канту и шелковыми тесемками, заканчивающимися цветочками из той же кожи. Более прелестной детской вещицы я никогда не видела. В другом свертке, представляющем из себя шелковый цветастый платок, находились сандалики. И опять же про них можно было сказать, что они необыкновенно хороши: красного цвета, с золотой пряжкой и бантиками в черный горошек по центру.
Мои догадки, что каждый сверток хранит в себе обувь, вскоре подтвердились: в сером пуховом платке обнаружились валенки. В сравнении с детскими башмачками они сильно проигрывали: валенки были простыми и изрядно поношенными. Но следующий узелок, оказавшийся свадебной фатой, заставил затаить дыхание. В нем лежали белые туфли с изящным каблуком и ремешком, застегивающимся вокруг лодыжки. Пятый сверток поразил больше всех: в грубую мешковину были завернуты искореженные от длительной носки мужские ботинки из кожи плохого качества. Облокотившись на сундук, я рассеянно рассматривала находки, разложенные на полу, и не понимала, почему бабушка прятала их от меня. Мне было обидно.
Стемнело, и сверчок завел свою бесконечную песню. Старый дом зашуршал мышами за стенами и заскрипел рассохшимися ступенями, будто решил пожаловаться, что он теперь никому не нужен. Летний ветерок, влетающий в слуховое окно, беззаботно шелестел страницами пожелтевших газет. А меня охватила такая истома, что я едва успела подтянуть к себе пачку журналов, чтобы уложить на нее тяжелую голову. Я и не заметила, как уснула.
История пинеток
Нас принесли от сапожника, который мастерил обувь только для богатых. Мы шились с любовью для маленькой девочки, родившейся в семье зажиточного пана Горбатовского. Дуся была младшенькой и единственной девочкой после двух мальчиков, возрастом гораздо старше ее: Петру той зимой исполнилось одиннадцать, а Павла ждало шестнадцатилетие. Братья и близко не подходили к крохе, поэтому она наблюдала за ними издалека, вереща и что-то рассказывая им на тарабарском языке. Нас одели на ее пухлые ножки, и вместе с Дусей мы сделали первые шаги: сначала от мамы к папе, а потом вдоль стенки к кровати, богато украшенной выбеленными простынями с кружевной каймой и кружевной же накидкой на пирамиде сложенных пуховых подушек. Когда потеплело мы стали выходить во двор, где под ногами Дуси, держащейся за мамину руку, бегали безумные куры. Вне дома было шумно: гоготали неповоротливые гуси, а из загона доносилось мычание коров и ржание лошадей. В тот день батраки пана Горбатовского носились по двору словно угорелые, помогая сносить в бричку хозяина вещи, необходимые ему в дороге. Со стороны кухни несли жирные колбасы, завернутые в тряпицу, из погреба - уложенныее в плетеную корзину бутыли с вином, а из дома, в аккурат мимо нас с Дусей, проплыл каравай свежеиспеченного хлеба. Дуся потянулась к нему и мама, остановив батрачку, отломила хрустящую корочку. Хлебные кусочки падали на нас и мы переступали с места на место, чтобы пухлая ручка малышки могла их собрать и кинуть курам. Когда мы стали малы, нас завернули в дусечкино одеяльце и спрятали в темноте сундука.