А теперь продает он и жемчуг и лалы.
Все умы удивил его путь небывалый.
Ни торговли, ни пажити, ни ремесла!
Как на почве такой эта роща взросла?
О Властитель миров! Нужно было бы крайне,
Чтобы все повелел ты расследовать втайне».
И сказал Искендер: «К нам пришедший из мглы,—
Должен грязь со своей он очистить полы!
Тайно явится пусть и, приказу внимая,
Не гремит в барабаны, тревогу вздымая».
Приглашенье к царю! Нет отрадней вестей!
И поспешно к Владыке пошел богатей.
Преклонясь до земли возле царского трона,
Он восславил царя, что для всех — оборона.
Царь, поняв, что в удаче пришлец новичок,
Мановеньем руки его к трону привлек.
И сказал он ему и о зле и о благе
В ясной речи, подобной живительной влаге:
«Благороден твой лик, и в словах твоих вес,
И овеян ты счастьем, идущим с небес.
Я слыхал, что, приехав из чуждого края,
Ты скитался, на снедь только вчуже взирая.
А такой тебе клад после кем-то был дан,
Что его не поднимет большой караван.
Для мошны потрудился ты, верно, немало.
Лишь к царям столько денег легко прибывало.
Где ты золото взял? Где достал серебро?
Скажешь правду, — и жизнь сохранишь, и добро.
Если вымолвишь ложь, дух мой в ярость ввергая,—
Вмиг добро уплывет, с ним — и жизнь дорогая».
Тот постиг, что, лишь правду одну говоря,
От себя отведешь недовольство царя.
И, вторично склонясь пред сверкающим троном,
Он промолвил: «О царь, чутко внемлющий стонам,
Ты над миром царишь, все сердца утоля,
И твою доброту вся узнала земля.
Ты — венец правосудья! В подлунной отчизне
Все умрут за тебя, не жалея о жизни.
Все богатство нашел я в румийском краю,
А над ним простираешь ты руку свою.
И добычу, что взял я, что дивно богата,—
Если молвишь, твоя тотчас примет палата.
Все вручу я рабам, в твой доставя чертог.
Все отдав, я дворца поцелую порог.
Повелишь, — расскажу, как не в долгие годы,
А мгновенно русло переполнили воды.
Перебравшись в твой край, где я ныне цвету,
Я достатка не знал, знал одну нищету.
И, своею нуждой уязвленный глубоко,
Я в те дни занялся ремеслом хлебопека.
Но и тут одолеть не сумел я нужду!
Беспрерывно не мог предаваться труду.
При хорошем царе хлебопеки дохода
Не имеют большого. Не менее года
Я метался повсюду, — и этим одним
Занимался, о царь, только небом храним.
Жил я с тихой женой, как судьба повелела.
И узнал я — жена моя затяжелела.
И решили мы с ней: нас несчастнее нет.
И любовь потеряла свой солнечный свет.
Не слыхал от жены я унылого слова,
Хоть кормились мы крохами хлеба сухого.
Но когда уж на сносях лежала жена,
Ей горячая пища не стала ль нужна?
Как печальны, о царь, неимущих жилища!
Как пустыни они! В них не водится пища.
Был я скорбью объят, и услышал я вдруг:
«О мой друг и помощник, о милый супруг!
Если б ты раздобыл мне похлебку, — быть может,
Я бы вновь расцвела. Голод душу мне гложет.
Не найдется похлебка, — замучаюсь я.
Непогода взыграла, разбита ладья».
В скорби видя голубку, предавшийся плачу,
Вышел из дому я и бродил наудачу
Меж оград и жилищ. Я по городу шел
И съестного искал, и его не нашел.
Двери были закрыты, закрыты жестоко.
Мне ведь беды одни доставались от рока.
Я, блуждая, дошел до развалин. Одни
Чуть не в землю вошли: были пусты они.
И, как сумрачный див, злой бедой опечален,
Я бродил и кружился меж этих развалин