В традиции лучших русских поэтических переводов — следование не формальной точности, не формальному соответствию элементов стихосложения, а стремление к функциональной адекватности перевода. Шестистопный ямб давно уже передает у нас французский александрийский стих, а «русский гекзаметр» — гекзаметр греческий, хотя по языковой природе они совершенно различны. В системе соответствий жанров и размеров французской и русской, греческой и русской они выполняют аналогичные функции, и это гораздо важнее формального соответствия. Именно задача достижения функциональной адекватности формы была поставлена перед поэтами-переводчиками первым редактором переводов Низами Е. Э. Бертельсом. Положения, из которых он исходил, ясно изложены в предисловии к изданию «Пяти поэм» 1946 года. Далее цитируем это предисловие Е. Э. Бертельса.
«Сказать, что мы сейчас понимаем Низами до самого конца, еще невозможно. Вероятно, что во многих деталях мы еще заблуждаемся, не чувствуем ряда тончайших намеков. Но одно для нас несомненно: основная линия его творчества, его место в литературе народов Востока стали ясны. А это, в свою очередь, помогало распутывать и те бесчисленные трудности, которые вставали перед коллективом переводчиков в их напряженной, кропотливой работе. «Улучшать» произведения Низами мы не собирались, ибо они в этом не нуждаются. Мы хотели быть настолько точными, насколько это позволяет перевод на иной язык с совсем другой системой мышления. Мы хотели показать Низами таким, каким он был на самом деле.
Ознакомить русского читателя с творчеством такого исключительного поэта, как Низами, — задача крайне трудная. Первое и, может быть, самое главное препятствие, которое здесь приходится преодолеть, это вопрос о характере передачи стихов Низами русскими стихами. Русская поэзия еще в начале прошлого столетия вступила на путь разработки восточных мотивов. Однако поэты-романтики использовали восточные мотивы преимущественно как экзотику. Если и делались попытки переводить, то переводы эти обычно покоились на западноевропейских переводах, ужо успевших разрушить форму оригинала. Поэтому исходить из накопленного опыта сейчас уже невозможно.
Характерный для нашей страны интерес к творчеству народов, населяющих восточные республики Союза, привел к громадному росту переводов с различных восточных языков. Достигнут ряд солидных успехов. Однако все же нужно сказать, что некоторые вопросы окончательного разрешения не получили и по сей день.
Это в первую очередь вопрос о передаче формы поэзии тех народов, которые пользовались арабско-персидской метрикой, так называемым арузом. Метрика эта имеет известное сходство с метрикой античной. Она тоже построена на качестве слога и различает слоги долгие и краткие. Напомним, что все попытки передачи античных размеров в русской поэзии обычно исходили из замены долгого слога на слог ударный. Эта замена, конечно, не дает языкового эквивалента оригинала, но все же как некоторый функциональный суррогат принята быть могла бы. Однако применение ее к арузу возможно лишь в очень редких случаях. Никакая стихотворная техника переводчика не поможет, если стопа содержит три долгих слога, то есть должна была бы передаваться тремя ударными подряд.
Но даже если бы переводчику и удалось передать при таких условиях схему восточного метра, мы все же по существу почти ничего не добились бы. Дело в том, что ударение в поэзии этих народов отнюдь не играет той роли, которая свойственна ему в поэзии русской. Долгий слог может оказаться ударным, но может им и не быть. Однако тем не менее долгота его крайне существенна, ибо стихи эти в те века, когда складывалась эта поэзия, не читались, а пелись особым речитативным напевом, несколько напоминающим распев наших исполнителей былин. Каждая определенная тема эпической поэзии имела свой напев, и только на этот напев и могла исполняться. К сожалению, мы почти ни одной записи этих напевов не имеем. И нужно прямо сказать, что сейчас уже почти нет надежды выяснить, какие напевы были присущи поэмам Низами.
Традиция подлинного исполнения этих поэм утрачена. В настоящее время при чтении их метрическая схема уже не учитывается. Они читаются с теми же ударениями, которые свойственны обычной разговорной речи. Но при таком чтении наше ухо ритма уже почти не улавливает. Он делается крайне капризным, варьирует почти для каждой строки, и попытка передачи его по-русски привела бы к стиху, для нас совершенно неприемлемому.