— Ничего, — с неожиданным спокойствием сказала женщина, остановив на комиссаре полные ужаса глаза. — Ни-че-го. Я просто больна. Мне нужно к врачу. Я боюсь Лео. То есть Юла. У меня отобрали обоих. Верните мне их, комиссар! Верните! Верните!! Верните!!!
И она потеряла сознание.
Дверь на веранду быстро растворилась, вошёл брат Луизы и бережно поднял на руки сестру, сползшую со стула. Он даже не взглянул на Гарда, а комиссар не мог пошевелиться, всё ещё находясь в каком-то странном оцепенении.
Когда дверь за ним закрылась. Гард медленно встал и побрёл к машине.
— Ну как, созналась? — весело спросил шофёр.
Гард издал какое-то рычание.
Ровно в десять утра Гард уже стоял у дверей кабинета профессора Грейчера в Институте перспективных проблем. Спустя две минуты появился профессор. Он сухо поздоровался с комиссаром и с нескрываемой брезгливостью осведомился, чем ещё может быть полезен полиции.
— Консультацией, — коротко ответил Гард.
— Прошу.
Они вошли, сели. Грейчер сразу же бросил красноречивый взгляд на лежавшие перед ним бумаги, давая понять Гарду, как дорого ему время. Гард пропустил мимо намёк Грейчера. Минуту они сидели молча. Грейчер — с недовольным видом. Гард — изучая лицо профессора. Обыкновенное лицо с усталым, слегка надменным выражением знающего себе цену человека. Безукоризненная одежда, подстриженные скобкой усы, манеры английского джентльмена, вышколенного воспитанием.
Гард всё ещё испытывал странное состояние, появившееся после сумасшедшего рассказа Луизы. Разумеется, он не мог в него поверить, но и не мог освободить свои мысли от чёрного покрывала, которым они застилались. Состояние Гарда усугубилось заключением психиатра, изучившего дневник Лансэре. Оно было уклончивым, в нём говорилось об отклонении от нормы, но утверждалось одновременно, что психическим заболеванием автор дневника не страдает. Неясность казалась Гарду зловещим предзнаменованием и подстёгивала его, толкая на решительные поступки.
— Итак? — Кажется, они одновременно произнесли это слово.
— Я всё же хотел бы уяснить, — спокойно и решительно произнёс Гард, — чем конкретно занимается ваша лаборатория и чем мог заниматься ваш покойный коллега.
Профессор скучающе посмотрел в окно, затем на Гарда:
— Моя тематика секретна, комиссар.
— Знаю, — сказал Гард. — Вот разрешение на знакомство с научной тематикой вашего института. Вас устраивает документ?
— Простите, кто вы по специальности? — вместо ответа сказал Грейчер, прочитав, однако, бумагу.
— Криминалист.
— Н-да.
Этим «н-да» профессор словно бы воздвиг между собой и комиссаром стену, с высоты которой мог снисходительно наблюдать за стараниями жалкого дилетанта, карабкающегося по головокружительной крутизне.
— Вы всё равно ничего не поймёте.
— Пускай вас это не волнует, профессор.
— Ну хорошо, — согласился Грейчер. — Моя лаборатория занимается проблемами трансфункций биоимпульсов тета-ритма и реформацией организма по конгруэнтным параметрам.
«Успокоился? — как бы сказал насмешливый взгляд профессора. — А теперь иди спать!»
Гард проглотил слюну и через силу спросил:
— Что это значит?
— Чтение лекции, надеюсь, не входит в мою обязанность?
— Но вы не можете отказывать полиции в помощи, — сухо сказал Гард. — Я могу расценить ваш отказ как умышленный.
— Зачем же? — добродушно произнёс Грейчер. — Если позволите, я представлю себе, что передо мной сидит первоклашка, и в течение пяти минут популярно объясню то, что любому студенту давно известно.
— В вопросах криминалистики вы были бы тоже новичком, — не удержался Гард.
— Возможно, возможно, — с улыбкой сказал Грейчер. — Итак, вы что-нибудь слышали о биополе?
— Нет.
— Похвальная откровенность. Биополе — это, в крайнем примитиве, это… Не знаю, как и объяснить! Ладно, попробую. Итак, механическим остовом организма служит скелет. Информационным же костяком является биополе. Представьте себе, что организм — это здание. Кирпичи его связаны друг с другом цементом. Но кирпичи образуют здание не только благодаря цементу, а ещё и благодаря чертежам архитектора. Понятно?
Гард кивнул, подумав при этом, каким великолепным панцирем служит учёному его специальность. Такой панцирь проницаем лишь для специалиста же. Но в глазах профана внешняя оболочка учёного кажется величественной, независимо от того, что под ней скрывается: гений или ничтожество, мудрец или… преступник.
— Я спрашиваю: понятно? — повторил Грейчер.