Они сидели в сумерках кабинета Гарда, не зажигая лампы. Все, кроме дежурных, уже ушли, и надоедливый стук телетайпов связи за стеной умолк. Если бы вы вошли в этот момент в кабинет комиссара, то, наверное, подумали бы, что вот здесь, в сумерках, он беседует не с преступником, которому обеспечена намыленная петля, а с добрым старым приятелем.
— Кстати, хотите выпить, Фойт? Нет? А я, пожалуй, выпью немного.
Гард достал из шкафа бутылку стерфорда и стакан.
— Жаль, что нет льда… Так вот, насколько я понимаю, вы — человек прямо противоположный мне по характеру. Всё, что я люблю, вам в лучшем случае безразлично; всё, чему я молюсь, вы высмеиваете; чуждое мне — органически ваше. Вы мой антипод, понимаете?
— Не во всём, комиссар, — улыбнулся Фойт.
— Интересно, — Гард отхлебнул из стакана, — в чём же мы похожи?
— Вы любите в летний, не жаркий, а тёплый день полежать на траве?
— Люблю.
— Я тоже. Вы напрасно делаете из меня чудовище, комиссар. Я почему-то думаю, что мальчишками мы были с вами очень похожи. Вам смешно это слышать, но профессию я выбрал, как раз руководствуясь стремлением к борьбе с несправедливостью. Когда я работал в гараже — это не для протокола, комиссар, — так вот, когда я работал парнишкой в гараже, я вдоволь насмотрелся на этих свиней, которым я мыл машины, на этих пьяниц с барами в багажниках, на всех этих чинуш и развратных дураков. И когда один из них дал мне четыре тысячи кларков и магнитную бомбу с часовым механизмом, которую я должен был прицепить под днищем машины его приятеля, такого же негодяя, как он, я взял и прицепил. Я подумал: «А кому, собственно, будет хуже, если одной свиньёй на белом свете станет меньше?» С этого всё началось. А потом я задал себе вопрос: почему я, сильный, умный, ловкий парень, должен жить впроголодь, спать на тощем тюфяке и покупать своей девушке пластмассовые браслетки, тогда как эти ничтожества экскаватором гребут золото? Разве это справедливо, комиссар? Вы правы, ваша мораль чужда мне, поэтому вы останетесь в этом кресле, а я буду болтаться на верёвке. Но антиподы ли мы? Так ли непохожи, как вам кажется? Подумайте, что изменится в мире, покой которого вы так ревниво охраняете, если в нём будет царствовать моя мораль? Что изменится, комиссар, кроме того, что я буду сидеть на вашем месте, а вы болтаться на верёвке? Разумеется, для нас с вами эта перемена имеет принципиальное значение, ну а по большому счёту? Вы думаете, эту перемену кто-нибудь заметит?
Гард молча прихлёбывал из стакана стерфорд. Помолчали. В кабинете было уже так темно, что Фойт не видел лица Гарда.
— Я могу сейчас говорить откровенно, комиссар? Я знаю, что мне крышка, и молчу на ваших допросах, чтобы не подводить ребят. Мне бояться нечего, но для вас убийство — факт, а для меня — итог. Кто убил? — это вас интересует. Почему? — интересует уже меньше, в той степени, в какой это поможет найти соучастников. А как вообще родилась возможность убийства? Почему существуют убийства? Вы думали об этом, комиссар?
Гард молчал.
— Вы очень хотите жить? — наконец спросил он Фойта.
— Очень.
— Зачем?
— Если серьёзно, чтобы ещё раз полежать на траве в тёплый летний день.
— Вы сможете измять своими боками всю траву в Сентрал-парке, если сделаете одно дело.
— Не понимаю, комиссар.
— Сейчас, прямо из моего кабинета, вы уйдёте туда — в мир, на свободу. Но при одном условии.
— Слушаю, комиссар.
— Вы соберёте своих мальчиков и, если сможете, всех чужих мальчиков и принесёте мне часы и портсигар.
— Какие?
— Часы вот такие. — Гард открыл ящик стола и достал старинную серебряную луковицу. — Впрочем, вы их знаете, ведь это вы украли их у Лео Лансэре. Таких часов сейчас уже немного. Это облегчает поиски…
— А портсигар?
— Не знаю. Любой серебряный портсигар. Судя по всему, он открывается кнопкой.
— Но где их искать, комиссар?
— Тоже не знаю.
— Чьи они?
— Не всё ли равно? Сейчас их носит при себе один из самых богатых, самых известных, самых влиятельных людей в нашей стране. Я знаю, что человек этот никогда не расстаётся с этими часами или с этим портсигаром. О, он рад был бы запрятать их в какой-нибудь грандиозный сверхсейф, но они могут понадобиться ему в любую минуту, в любую секунду. Поэтому они всегда с ним. Всегда! Думаю, что он даже спит с ними. Но где они у него, и только ли часы, только ли портсигар, и кто он сам — не знаю. Быть может, уже сам президент, — задумчиво добавил Гард.