— В общем, выяснилось, что в этом баре подают не только крепкие напитки… Она присела рядом, от нее пахло вот как раз этими самыми духами, которыми ты по неведению отравила воздух. — Он горько усмехнулся. — Я поднял свою хмельную голову, и мои глаза, затянутые поволокой алкоголя, все-таки разглядели, что она чертовски красива. Наверное, глупа, подумал я. Но мне было все равно. Хотелось хоть кого-то, кто бы скрасил мое одиночество. Я заговорил — она ответила. Голос у нее был таким же, как она сама, — загадочным, с легкой хрипотцой. На мои глупые вопросы, адресованные красивой пустышке, она отвечала умно и с достоинством. И в ответ на мое дежурное предложение «Заглянем ко мне?» только улыбнулась. Не высокомерно, не презрительно. А добродушно и с сочувствием. Но все-таки не заглянула…
Я взял ее телефон, и вскоре мы снова встретились. На сей раз я предусмотрительно, — Сергей хмыкнул, — не напился. Елена — так ее звали — оценила мои старания. Я думал, она потащит меня в кафе, а она повела меня бродить по каким-то аллеям. Не знаю, как Елена умудрялась находить в Москве такие тихие, уединенные дворики, что мне начало казаться — с ней я нахожусь в совершенно другом городе. А может, и в другом мире.
Мы говорили обо всем, что меня интересовало, а главное — о литературе. Она знала в этом толк. В настоящем, вечном. Ты пока не видишь разницы между вещами нетленными, теми, что смакуют, как хорошее вино, и легкими, пустыми однодневками, леденцами для души. Я не переставал удивляться ее начитанности, ее тонкому, пронзительному, неженскому уму. Она отвергала пошлятину и не терпела бульварной простоты. Но больше всего меня удивляло то, что у нас такие похожие вкусы. Елена сходила с ума от Маркеса, и мы наперебой цитировали полюбившиеся фразы. Но если бы только это… Ее мировоззрение, ее внутренний мир, ее желания, все вплоть до мимолетных, практически совпадали с моими… Иной раз я ловил себя на мысли, что никак не могу поверить в ее реальность. Мы были… как разнополые клоны… — Сергей смолк, захлебнувшись своей несколько театральной, но прочувствованной речью. — Казалось, такое невозможно… Но было же возможно, черт возьми… — швырнул он в пустоту. — Уже через несколько дней наших встреч я почувствовал, что влюбился. Влюбился в первый и, видимо, в последний раз… И в первый раз испугался, серьезно испугался потерять ее, рассказав о чувствах, которыми я давился, как бешеный пес слюной. Уж извини за такое дурацкое сравнение…
Видишь ли, Алька… — Сергей обращался к ней, но Алька чувствовала, что он говорит сам с собой. Ее мнение — осуждение или одобрение — нужно ему, как рыбке зонтик. Это задело Альку, но она все равно слушала. В конце концов, сама напросилась на эти нудные откровения. — Елена была первой женщиной, которая ни разу не только не заговорила, но и не намекнула о браке. Напротив, она сразу заявила мне, что хочет свободы и эта свобода ей дороже всего на свете. Впервые я видел женщину, ценившую свою независимость. Женщину, которая не желала попасть в клетку, ограниченную кухней и штампом в паспорте. И вот с этой-то женщиной мне, как назло, смертельно захотелось быть рядом. Всегда. Всю жизнь. Я долго сомневался, прежде чем выложить ей все начистоту. Но разговор на эту тему все-таки состоялся.
Она отреагировала, с одной стороны, ожидаемо, с другой — непредсказуемо. Но поступи Елена по-другому, я засомневался бы в искренности всего, о чем она твердила раньше. Она уехала куда-то на неделю, заявив, что ей нужно подумать. Но не над моим предложением, а над тем, продолжать ли вообще встречаться со мной. Я ждал терпеливо, как преданный пес, и думал, думал, думал, как удержать ее рядом. Когда она вернулась, я окончательно съехал с катушек. Сказал, что, если она не сменит гнев на милость, я напьюсь в хлам и прыгну с моста под поезд…
Честно говоря, мне до сих пор стыдно. Выглядел я дико и нелепо. Взрослый, стареющий мужчина ведет себя как спятивший подросток… Но Елена поняла меня и простила эту дурацкую выходку. Она ведь тоже любила меня…
Елена переехала ко мне, но «жить долго и счастливо» не вышло. Через несколько дней она пропала. Мне позвонили в тот же вечер. Какой-то «гиви» или «махмуд» сообщил мне, что «мой женщин» у него. И если я соберу сто тысяч, естественно, не рублей, а также буду держать свой рот на замке, то «женщин вернется».
Я буквально сполз по стенке после этих слов. Даже не дослушал, что говорит «гиви». Реальность, от которой все это время мне так здорово удавалось прятаться, нашла меня и залепила пощечину, как брошенная любовница. Сто тысяч?! Первая мысль — взять у отца или у брата. Мой отец был владельцем салона красоты, довольно преуспевающего. Брат помогал ему, а после смерти отца полностью посвятил себя этому делу, за которое он, надо сказать, взялся с энтузиазмом…