— Васька?!
— А я чего? Я рюкзак пакую… — заранее оправдываюсь я.
— Быстрей пакуй, через полчаса выход. — Я, конечно, знаю, что ни через какие полчаса мы не выйдем, но все равно доблестно киваю, всем своим видом выказывая послушание.
Мама вылетает из моей комнаты, как ракета, и мчится проверять готовность Ольки.
— Оля?! — слышу я из соседней комнаты.
— Ну чего, мам? Сама же еще не готова.
— Это я не готова?! — взвивается мама.
— Ссориться команды не было! — слышен из кухни дедушкин голос. — Позавтракаете — вот тогда ругайтесь на здоровье!
Автобус, естественно, не стал нас дожидаться. А следующий — только через два часа. Возвращаться домой нет никакого смысла, потому что до дома — час с копейками дороги. Поэтому мы, точнее, мы с дедушкой расслабляемся, присаживаемся на пожухшую травку, растущую вдоль бордюра, и жуем пирожки, запивая их газировкой. Мама даже не возмущается: вся погружена в свои невеселые мысли.
Дорога до Тулы долгая, но у меня с собой увлекательная книжка, поэтому я не скучаю. Олька листает какой-то девчачий журнал, временами отрываясь от чтения и вперивая глаза в спинку сиденья напротив. Я тоже отвлекаюсь от книжки и пытаюсь понять, с чего моя сестричка так надулась. С мамой-то все понятно: она вся в папиной командировке, видит папу с воображаемой Лерочкой и устраивает обоим воображаемый скандал. А вот с Олькой чего? Мне даже не по себе от ее тусклого беспокойного взгляда. Неужели это все из-за речки-вонючки, на которую ей пришлось променять Черное море?
Не найдя ответа на свой вопрос, снова погружаюсь в книжку и изо всех сил сочувствую бедняге негру: «плохие» белые люди хотят засудить его за преступление, которое он не совершал, а один «хороший» белый человек, адвокат, пытается его спасти. Детям адвоката, главным героям книжки, тоже приходится несладко, потому что дети «плохих» белых людей шпыняют их за то, что папа защищает «черномазого».
Хотел бы я знать, сколько времени утекло с момента написания книжки. По-моему, отношение к «черномазым» особо не изменилось. У нас, правда, к неграм относятся нормально. Но зато азербайджанцев, торгующих на рынке овощами и фруктами, моя бабуля почти так и называет, изменяя вторую часть слова всем известным ругательством на «ж»…
Книжка почти дочитана, а мы практически доехали до поворота, откуда до нашего дома минут двадцать пешего хода. Дедушка тормошит заснувшую маму.
— Светик, почти приехали.
— Угу… — сонно бормочет мама и открывает глаза. Лицо у нее такое недовольное, как будто она и впрямь увидела во сне Лерочку. — Васька! — не успев проснуться, командует она. — Вытаскивай рюкзак. Оля — сумки. И будьте наготове.
— Ну вот, раскомандовалась… — ворчит дедушка. — Не надо было тебя будить, только суету наводишь.
Мама возмущенно фыркает и стаскивает с полки большую серую сумку, которую у нее немедленно отбирает дед.
— Семен Арсеньевич… — раздраженно шикает на него мама. — Я сама понесу.
— Сама-сова, — огрызается дед и тянет сумку в свою сторону. — Свой феминизм на Витьке практикуй. А я не позволю, чтоб женщина тяжести таскала.
Мамины глаза мечут в сторону деда синие молнии. Подобную сцену я вижу уже не первый раз, но для пассажиров рейсового автобуса это в диковинку. Все с любопытством косятся в сторону мамы и деда; Ольке становится стыдно, она краснеет. А мне, честно сказать, даже весело. Ну должно же быть за всю дорогу хоть какое-нибудь происшествие.
— Отдайте сумку, Семен Арсеньевич, нечего хорохориться. Вы… немолодой уже мужчина. А я в нормальной физической форме… Не инвалид и не калека, между прочим.
— И не подумаю! — рыкает дедушка.
Они тянут сумку в разные стороны; ручки у нее напряглись, как мышцы у культуриста. Я оглядываю раззявивших рты пассажиров и с трудом сдерживаю щекочущий приступ смеха. Мама — жутко упрямая, но и дедушка — не промах. Интересно, кто из них все-таки уступит?
— Что вы устроили? — вмешивается, как всегда, рассудительная Олька. — Мам, ну отдай ты деду сумку, если ему так хочется. Можешь мою взять, она тоже тяжелая. Или вон Васькин рюкзак…
Мама чувствует, что перегнула палку, и понимает, что взгляды всего автобуса устремлены на нее. Закусив губу, она отпускает ручку, но на деда смотрит так, словно он только что сказал ей ужасную грубость.
Из автобуса выходим в гробовом молчании. Мама еще полчаса позлится на дедушку, но потом отойдет, потому что кому-то надо будет готовить ужин, а кроме деда этого точно никто не сделает…