— Красивая… — восхищенно шепчет Вика и гладит лягушку. — Ты не бойся, мы тебя не обидим. Хочешь жить у меня дома?
— И спать на моей подушке… — не сдерживаюсь я. Вика досадливо косится в мою сторону. — Ну сказка есть такая, — оправдываюсь я, — английская. Про то, как лягушонок помог девушке, а она пообещала ему положить его к себе в кровать…
— Они у меня в аквариуме живут, — объясняет мне Вика, и я чувствую себя неандертальцем. — И в постель к себе я их не кладу.
Ссориться с Викой мне совсем не хочется, поэтому я делаю серьезное лицо и киваю.
— Ты что, домой ее понесешь?
— Ну да.
— А мама?
— Подумаешь, будет у нас четыре лягушки.
— Ну смотри, — пожимаю я плечами, подозревая, что четвертой лягушки Викина мама уже не вынесет, — если думаешь, что не влетит…
— Не влетит, — уверенно заявляет Вика и спохватывается: — А домой мне точно пора. Вот за это влетит…
Я вспоминаю про воду, которую так и не набрал, и поднимаюсь за ведрами. Прощаться с Викой не хочется, но долг требует обеспечить родных водой.
— Давай встретимся завтра, — предлагаю я, разглядывая разводы на алюминиевых ведрах. — Придешь на пруд?
— Ага, — смущенно отвечает Вика.
Я показываю ей, где мой дом, а она кивает куда-то в противоположную сторону. Прощаемся мы уже без смущения, и я долго машу рукой вслед ее худенькой спине. Набрав наконец-то воды, я торопливо шагаю к дому. Настроение до того хорошее, что меня даже мамин гнев не страшит (добежать до колодца — всего десять минут, а мое отсутствие растянулось часа на полтора).
— Где тебя носило, идолище?! — кричит мама с порога. — Тебя только за смертью посылать!
— А ты пошли, — с улыбкой отвечаю я, пытаясь поделиться с мамой своим хорошим настроением. — И будешь жить вечно…
Мама, когда злится, шуток не понимает. Маленький механизм, отвечающий за ее чувство юмора, дает сбой. Поэтому мне ставят «палочку» и отправляют чистить картошку, которой дед разжился у нашего соседа, дяди Аркаши.
— Ну что, Егорка, дождался порки? — шутливо подмигивает мне дед и снабжает «орудиями труда»: ножиком и миской для очистков.
Кстати, про «палочки». В нашей прогрессивной семье есть система наказаний и поощрений, система «галочек и палочек». Каждый день мама и папа ставят мне (Олька, по их словам, уже вышла из этого возраста) «палочку», если я провинился, и «галочку», если я сделал что-то хорошее. Вот, например, помог деду приготовить ужин — на тебе «галочку». Вернулся с гулянья позже обещанного времени — получай заслуженную «палочку». Раз в месяц мама с папой считают галочки и палочки и смотрят, что перевесило. Если палочки — тогда я на месяц лишаюсь какой-нибудь соблазнительной привилегии вроде возможности получать карманные деньги. Если галочки — тогда родители покупают мне то, что я хотел. Есть у нас еще «двойные» галочки и палочки, — чтобы получить и те и другие, надо очень постараться.
Однажды я постарался так, что месяц выходил из дома только с родителями, — высыпал землю из горшка с цветком на голову Ивика (нашего химика Игоря Викторовича). На самом деле у меня и в мыслях не было присыпать лысину химика землей. Целился-то я вовсе не в него, а в Дьяка, который в очередной раз довел меня до белого каления и, как всегда, умудрился остаться чистеньким. Потому что отвечать за все пришлось чудиле-Жучиле, то есть — мне…
На ужин у нас — жареная картошка с луком и грибами. За день я оголодал так, что желудок сводит. Пока Олька с мамой накрывают на стол, я кручусь около плиты в надежде слямзить хотя бы кусочек картошки. Но дедов неусыпный глаз следит за мной с удвоенным вниманием, поэтому мне остается только глотать слюну, вдыхать аромат картошки и надеяться, что мы сядем за стол раньше, чем поседеем.
Чтобы не изводить себя запахом картошки, я выхожу на крыльцо терраски. Небо, затянутое желто-розовой дымкой, пропускает последние лучи заходящего солнца. По земле ползают липкие сумеречные тени. Скоро совсем стемнеет, и на небо выкатятся крупные звезды. В деревне они гораздо больше, чем в городе, и в августе часто падают с неба. Несколько раз я даже их видел, но желание загадать не успел, а потом долго ругал себя и называл «тормозом». Олька бы тоже сказала, что я тормоз, но не потому, что желание не загадал, а потому, что поверил дурацким россказням. Такая вот у нас Олька материалистка. И все «розовое» ей чуждо. Не чуждо одно только фиолетовое, судя по тому, как часто она его упоминает…
— Эй, мил-друг, к столу-то пойдешь? — окликает из гостиной дедушка.
Я хочу ответить радостным «да», но меня отвлекает чей-то ужасно знакомый силуэт, движущийся в сторону нашего дома. Силуэт немного грузный и, кажется, женский. Походка уверенная, твердая, в каждой руке по сумке.