16:40. Смотрюсь в зеркало в туалете, который расположен посередине коридора, соединяющего школу с библиотекой. После шестого урока, который закончился в полчетвёртого, я вместо том, чтобы поехать на море, пошла в библиотеку. Само собой, заниматься я была не в состоянии, поэтому просто сидела, подперев голову руками, и любовалась пейзажем за окном. В туалете стоит мёртвая тишина. Гляжу в зеркало и думаю, как быстро растут мои волосы. Уже достают до плеч. В средней школе я носила длинные волосы, а когда перешла в старшую и начала заниматься сёрфингом, стала стричься коротко. Ну и ещё, конечно, потому, что в старшей школе работает учителем моя сестра. Мне становилось не по себе при одной мысли, что меня будут сравнивать с сестрой — длинноволосой красавицей. А теперь я размышляю о том, не отпустить ли волосы снова.
В зеркале отражается моё загорелое лицо с покрасневшими от волнения щеками. Интересно, какой я отражаюсь в глазах Тоно? Какой величины у меня глаза, какой формы брови, какой длины нос, какого оттенка губы? Какого я роста, какие у меня волосы, какая грудь? На меня наваливается привычное смутное отчаяние, но я всё равно придирчиво осматриваю каждую деталь своего тела. Зубы, форма ногтей, хоть что-то… пожалуйста. Пусть ему что-нибудь во мне понравится.
Половина шестого. Как всегда, стою за школой у стоянки для мотороллеров. Солнце всё больше склоняется к западу, школа отбрасывает длинную тень, и земля чётко делится на светлую и тёмную половины. С того места, где стою я, как раз начинается тень. Поднимаю голову: небо ещё светло-синее, но синева куда более блеклая, чем в полдень. Только что певшие кумадзэми, которыми кишат кусты и деревья, смолкли, и вступил нестройный хор множества насекомых, живущих в траве. Но этот хор перебивает другой, куда более громкий звук — оглушительное биение моего сердца. Я чувствую, как бурлит циркулирующая по телу кровь. Чтобы хоть немного успокоиться, дышу как можно глубже, но напряжение так велико, что иногда, сделав вдох, я забываю сделать выдох. Замечая, что не дышу, выдыхаю весь воздух из лёгких, сердце от неровного дыхания просто сходит с ума… Если я не смогу признаться сегодня. Если я не признаюсь сегодня. Почти теряя сознание, в стотысячный раз выглядываю из-за угла и упрямо гляжу на стоянку.
Потому-то, когда Тоно окликает меня: «Сумида!» — я вместо того, чтобы обрадоваться, теряюсь и вспыхиваю. От неожиданности чуть было не кричу — и что есть сил давлю готовый вырваться крик.
— Едешь домой?
Тоно заметил, как я смотрю из-за угла, и своей вечно спокойной походкой идёт со стоянки ко мне. С видом преступника, пойманного с поличным, шагаю навстречу и отвечаю:
— Угу.
— Понятно. Раз так, поехали вместе, — говорит Тоно, и голос у него, как всегда, очень добрый.
Шесть часов вечера. Мы с Тоно стоим у витрины с напитками, из западного окна на нас падают прямые лучи заходящего солнца. Обычно я заезжаю в магазинчик, когда темнеет, и оттого, что сейчас он выглядит совершенно по-другому, меня охватывает беспокойство. Вечерний свет греет левую щеку, а я думаю: какая уж тут «маленькая ночная мелодия». Солнце ещё не зашло! Сегодня я точно знаю, что куплю. Такой же, как у Тоно, «дэйри-кофе». Не раздумывая, беру упаковку этого напитка, и удивлённый Тоно говорит: «Сумида, ты сегодня так быстро выбрала?» Не глядя в его сторону, подтверждаю: «Угу». Я должна признаться ему в любви. До того, как мы доберёмся до моего дома. Сердце в груди так и прыгает. Хоть бы играющая в магазинчике попса поглотила моё сердцебиение, молю я.
Снаружи закат чётко делит весь мир на свет и тень. Двери расходятся, и мы попадаем в область света. Заворачиваем за угол, где на маленькой парковке стоят наши скутеры, и попадаем в область тени. Я смотрю на спину Тоно, который входит в тень, держа в одной руке картонную коробку с «дэйри-кофе». Его спина в белой рубашке куда шире моей. Уже оттого, что я вижу эту спину, моё сердце болит и ноет. Я люблю Тоно очень-очень сильно. Он шагает всего в сорока сантиметрах от меня, и вдруг отдаляется ещё на пять сантиметров. Неожиданно на меня накатывает одиночество. Подожди, думаю я, и моя рука сама хватает Тоно за рубашку. Гори всё огнём, но сейчас я скажу ему, что я его люблю.
Он замирает. Он великодушно даёт мне время и медленно оборачивается. Я почти слышу, как он твердит себе: «Тут оставаться нельзя…» — и вздрагиваю.
— Что случилось?
В самой глубине души вздрагиваю ещё раз. Абсолютно спокойный, добрый, холодный голос. Невольно всматриваюсь в лицо Тоно. Ни следа улыбки. Твёрдая, непоколебимая решимость в спокойных глазах.