По делу, конечно, надо бы им сидеть сейчас за праздничным столом. А она их на городскую площадь потащила. Дочь, когда Васена сказала о митинге, подняла недоуменно брови, сын пробовал возражать, но она неудержимо увлекла всех на улицу: «Успеем, успеем, напоздравляемся…» Одна Олюшка обрадовалась: надоело в большом городе выхлопные газы глотать…
Речи с трибуны говорились хорошие, правильные. Иногда, правда, резковатые. Но куда деваться активистам – защитникам природы, если никто наверху их слышать не хочет? Милиция, то бишь полиция («Господи, в каком государстве живем? Будто под немцами»…), стояла молча. Никого не трогала. Видно, таков был наказ-приказ: соблюдать демократию…
Да, слова выступающих были жаркие, но через два часа все равно все замерзли. Даже Васенка со своими шерстяными носками. Ноябрь – месяц серьезный, едва ли не хуже зимы.
И первым делом, когда вернулись домой, она спроворила стол. Пока варилась картошка и разогревалось мясцо, достала из погреба огурцов да помидоров, нарезала хлеба, сала. Надежда тоненько строгала привезенную из города колбасу-сервелат, сын открывал банки с консервами. Васена была довольнехонька:
– Ох и стол получился! Даром что на скорую руку. Ну, сынок, наливай…
Не замедлила она и с тостом:
– Ну, чтобы не болели. И за удачу!
Дочка, как и утром, удивленно подняла брови:
– Может, сначала все-таки за твой день рождения, мама?
– Э-э, – махнула рукой именинница, – года мои такие, что про них лучше не вспоминать.
– А сама на митинги ходишь, – подал голос и сын. – Значит, не такие уж они большие, твои года…
Олег, чувствовалось, был недоволен еще с утра, но свое настроение старался скрыть. Все ж таки день рождения…
– Ладно-ладно, – заторопилась, спасая ситуацию, дочь. – За тебя, мама. Здоровья тебе, радости побольше.
Чокнулись рюмочками «под хрусталь». Выпили.
– Здоровья – это правильно. Это понятно, – одобрил, мягчея пока только голосом, Олег. – А вот непонятно мне, мама, другое: про какую удачу ты говорила?
– Ну, какую, – не стала напускать туману Васена. – Ясно, какую: чтобы этот поганый никель так в земле и остался.
За столом повисло молчание. Только Олюшка удивленно переводила глаза с одного родного лица на другое…
Надежда знала, почему так неспокоен и мрачен брат: вчера на планерке их прораб открытым текстом заявил, что если кто появится на митинге против никелевой угрозы – может тут же писать заявление по собственному желанию. А Олег на сегодня – единственный работник в семье… Брату, однако, удается держать себя в руках; совладав с эмоциями, он довольно спокойно продолжил свою мысль:
– Удивляюсь я тебе, мам. В райцентре ты всего ничего живешь, а всю-то жизнь вы с отцом на земле работали. Да меня с Надей растили… А потом мы на тебя скинули внуков. А потом пошли правнуки. Теперь они повырастали, мы с сестрой обрадовались: ну, наконец-то мать отдохнет. А ты? Неужто не хочется – отдохнуть?
– Ох, как охота, сынок! Истинная правда – всю жизнь как ломовые лошади. Что я, что отец, царство ему небесное. Наливай-ка по второй. Давайте-ка помянем отца.
И опять за столом образовалось молчание, правда, на этот раз у него была понятная, легко объяснимая причина: почтить память родного человека. В этой-то доброй, всех сближающей тишине и прозвучал Олюшкин вопрос:
– Бабушка, а как вы с дедушкой познакомились? Где?
– Где-где, – охотно отозвалась именинница. – Да где и сейчас знакомятся – на танцах.
То ли от выпитого вина, то ли от воспоминаний лицо Василисы разгладилось, глаза повлажнели. Всегда в разговоре торопливая и громкая, она произнесла вдруг непривычно тихо:
– Только были наши танцы на берегу моря. Слепой баянист вальсы играл. И меня пригласил на танец симпатичный такой морячок…
– А почему на берегу моря? – не замедлила со вторым вопросом юная гостья. – Ты же всегда здесь жила.
– А вот и не всегда! – опять заторопилась Василиса. – После войны нас на Черное море занесло. Отец пришел домой после госпиталя в сорок четвертом году. А дома-то и нет – сожгли фашисты. Не только мы – многие жили тогда в оставленных немцами блиндажах, а кто-то мазанки на скорую руку лепил. Вот и загорелось моим родителям к Черному морю поехать! Говорили – мужики там рыбаками устраиваются, зарабатывают неплохо. Народ катил всякий, но большинство – вчерашние солдаты. Баянист, который нам музыку играл, почему был слепой? Глаза на войне оставил. Ну вот… Танцуем мы с морячком, а он и спрашивает: «Вы местная?». «Да нет, говорю, – из воронежских краев я». Он даже с ритму сбился. «И я, – говорит, – воронежский». Ну и все… И больше мы с ним уже не расставались. И когда морячок, а ваш покойный отец и дедушка, свой срок отслужил, то и вернулись мы сюда, на родину. И точно – никогда и никуда уже не уезжали. Весь век родным черноземам отдали. Земляные люди…