– Это как?
– Мама хорошо пела, и я еще до войны вслед за ней выучила «Катюшу». Вот ее-то и распевала перед немцами. Только слова в песне, знаете, какие были?
Кто-то из мальчишек сочинил, а я, бедовая головушка, не боялась петь. Немцы понимали в песне одно только слово: «Катюша – о, гут, гут!», и кто-нибудь давал «артистке» доесть из своей тарелки суп. Или кашу. Ела… Голод – не тетка…
Рассказчица вдруг замолчала. На этот раз никто этого молчания нарушать не хотел – сидели, думали каждый свое. Но Васенка долго молчать не умела, только заговорила опять почему-то тихо:
– А вы знаете, один немец мне ведь и жизнь спас!
– Фашист? Спас русскую девчонку? – не поверил никто из сидящих за столом.
– Знаю – поверить трудно. Но вы все же послушайте. Было это в сорок третьем году. Наши уж наступать начали, бои шли где-то рядом. Самолеты бомбят, пушки палят… Одна бомбежка так сильно меня испугала, что я от страху заболела. Мама рассказывала: перестала говорить, есть, спать. Что делать? Завернула она меня в пальто, и – деваться некуда – понесла к немецкому доктору. Шла и мучилась: что там, в больнице, со мной сделают? Зверствами немецких военных мы были сыты по горло. А доктор – он какой будет?!
И вот представьте – доктор ихний взял меня в больницу, начал лечить. И не отступался от меня до тех пор, пока я не пришла в себя: сначала заговорила, потом попросила есть…
Ну, как вам эта история? А была еще и другая.
Васена помолчала чуток, словно раздумывая, надо ли продолжать, не пора ли остановиться. Решилась:
– Доит моя мама корову. Меня уж из больницы выписали, и я до того по маме соскучилась, что – от нее ни на шаг. Она на улицу, и я на улицу. Она в хлев – и я в хлев. И вот доит она корову, а немецкий солдат стоит в дверях, ждет молочка. Мама зубами скрипит: «У, фашист проклятый… У меня ребенок только из больницы, а я все молоко тебе отдам. И чего вам не жилось у себя дома? И чего свалились на нашу голову?» А немец-то вдруг и говорит по-русски: «Вы поосторожней…Хорошо, что это слышал только я…» Молоко взял не все и нам оставил. А через какое-то время опять появляется на пороге. Мама обмерла: ну, наверно, все-таки расправляться пришел. А тот вынимает из сумки буханку хлеба, потом кулек конфет…
Васена замолкла, словно сама засомневалась в том, что все это было когда-то с ней самой. С недоумением и спросила:
– А, робяты? Среди фашистов – и то люди были. А среди этих, что пришли на нашу землю теперь – среди них люди есть? Если есть – что же они нас не слышат, не понимают? Вроде на одном языке говорим – на русском.
– А говоришь – в политику не лезу, – еще раз уронил Олег.
– Эх, сынок… Когда нашими руками надо врага бить, землю пахать, строить – это политикой не считается. Это называется – долг. А как мы захотели родную землю от разора спасти – так сразу «политика». Что же нам – молча глядеть, как губят кормильцы-черноземы, как травят воду в Хопре да Савале?..
…Утром гости засобирались домой. На улице еще больше похолодало. Васена вышла провожать гостей в том же вязаном платке, тех же мужниных ботинках. Обнялись, расцеловались.
– Мам, ты все-таки того… не слишком-то активничай…
– Ладно-ладно… Себя берегите. Я что…
Когда все уселись, наконец, в машину, Олег поспешил включить отопление. По салону пошло благостное, уютное тепло, и уже не казались страшными угрюмые, набухшие близким снегопадом тучи. И совсем не хотелось вспоминать тяжелый вчерашний разговор. Но внучка решила по-другому.
– Странные люди – взрослые. Вроде бы все всем понятно, а договориться между собой не можете. Разве ТЕ не понимают… ну, всей правды, всего, про что вчера говорила бабушка?
– Понимаешь, малыш, – неожиданно быстро и серьезно отозвался Олег, – когда речь идет о больших деньгах, у тех, к кому они должны прийти, заклинивает мозги. И совесть. И тогда они готовы на все.
– На что – на все?
– На обман, на предательство. На то, чтобы наши черноземные земли в жертву золотому тельцу принести.
Надежда тронула брата за рукав:
– Олег, зачем ребенку-то…
– Да надоело бояться и молчать! Мать вон в каких годах, и то…
– Но если они готовы на все, – с неожиданной настойчивостью продолжила тему юная пассажирка, – значит, надо и против них – войной!
– Ух, какая ты революционерка! А ты знаешь, сколько русских людей в революциях да войнах погибло? Знаешь небось, историю-то изучаете. Столько ее было пролито, кровушки, что новой уж никак неохота. Вот только почему они, скоты, этого не понимают?!