Она и сегодня шла на базар, как в тот злополучный день – одна. Шла и оглядывалась. Головой понимала, что бояться теперь уже некого, но страх жил где-то глубоко внутри, в месте, разуму не подвластном. И бороться с ним силенок уже не хватало. Это перед ним, перед мужем, она держала марку, притворялась уверенной и спокойной, а сейчас, наедине с собой… Где их набраться, сил, если весь месяц – по больницам?
Сначала Антона положили в свою, поселковую, лечили сотрясение мозга. Потом оказалось, что есть и еще одна беда: не переставали болеть глаза. Мало того, муж обнаружил, что с каждым днем видит все хуже и хуже. Однажды вовсе ее напугал: «Тонь, ты одна? Или тебя две?» Хорошо еще, что сразу добавил: «Не беспокойся, я не сошел с ума. Это, видно, глаза чудят». Тут уж их направили в областную больницу, положили на обследование. Тоня водила мужа по кабинетам, усаживая то к столу доктора, то к очередному аппарату. В конце концов ему сделали назначения и разрешили уехать домой. Однако назначения эти – таблетки и капли – помогали мало. Она снова пошла к Вере Геннадиевне, та посоветовала еще раз съездить в областную больницу и прописала новые капли, а он… Вон он как нынче на нее накричал – совсем на него не похоже. И разве только глаза тому причиной?
Причиной, понимала Тоня, было все, что последовало за тем страшным днем. К ним зачастили работники прокуратуры. Антон изо всех сил крепился, чтобы разговаривать с ними спокойно, но это не всегда получалось. Чаще всего приходил молодой, симпатичный паренек, видимо, только закончивший учебу в институте. Беседу он начинал спокойно и доброжелательно:
– Пожалуйста, расскажите еще раз все сначала.
Тоня брала мужа за руку: мол, так надо, такая у них работа, не заводись. И Антон, кажется, ей подчинялся, начинал обычным своим негромким голосом:
– Ну что тут рассказывать? Ворвался в дом молодой мужик. Не зашел, а именно что ворвался. Я спрашиваю: ты кто? А он вместо ответа кинулся на меня и – за горло.
– Что – так прямо сразу? С ходу?
– Сразу. С ходу.
– Он что-нибудь говорил?
Рука мужа вздрагивала под ее рукой, но пока ей удавалось ее смирить.
– Требовал денег, – все еще более-менее спокойно говорил Антон. – Я уже понял, что он не в шахматы играть пришел, и потому сказал: в пиджаке, у двери, в кармане. Он спросил: сколько? Я сказал: немного.
Тоня знала, что будет дальше.
«Мне немного не надо! Мне надо много!» – закричал пришелец. Оторвав руки от горла, рванул на муже рубашку. А потом… несколько раз ударил его по лицу. Он же не знал, что делать этого не стоило ни в коем случае. Этого муж не мог позволить никому и никогда…
Было время, когда этого не знала и сама Тоня. Но ведь – жизнь вместе прожили, поневоле пришлось узнать.
Про войну Антон вспоминать не любил, но однажды, когда приехала дочь с внуками и они сильно за столом расшалились, он смотрел-смотрел на них, да и начал вдруг рассказывать. Как был таким же несмышленым пацаненком, как они, только жил не в городе, а в деревне; пас коров, лошадей в ночное гонял, но школу все-таки кончил, и совсем неплохо. Думал: вот теперь в город и поеду, если не в институт, так хоть в училище поступлю. А тут – война, Гитлер на Россию напал. И вместо города он опять попал в деревню, потому что их, желторотых новобранцев, привезли в одно из сел Саратовской области и в спешном порядке стали обучать военному делу. Строй, рытье окопов, оружие.
– Строй – понятно, рытье окопов – тоже. А оружие? – спрашивал старший из внуков. – Какое оружие-то?
– Противотанковое ружье, – довольный вниманием, разъяснял рассказчик. – Дегтяревское однозарядное – разок можно в немца пальнуть, пятизарядное симоновское – пять раз в немца бабахнешь. Ружьецо не из легких – только вдвоем и могли его поднять.
Но главная трудность, – поняли вскоре слушатели, – была для молодого бойца не в этом. Главная трудность была – тон старшины, которым тот отдавал приказы. Тон был – безапелляционный и диктаторский. Вот его-то новобранец Антон Воронич и не мог выносить. Произнесенные таким тоном приказы он не только не спешил выполнять, но и старался все делать им наперекор. А результат был: «Рядовой Воронич – наряд вне очереди… Два наряда… Три наряда…»
Пришел день, когда солдатиков погрузили в эшелоны и повезли по направлению к Москве. Враг от столицы был уже отброшен; в вокзальном ресторане бойцов хорошо покормили, и опять – в эшелон. Теперь он следовал к фронту. Будущие вояки смотрели в окно и видели сожженные деревни – в большинстве из них улицы обозначали не дома, а уцелевшие после пожарищ остовы печей. На одной из станций, вблизи Белоруссии, поезд остановился, и дальше новобранцы стали передвигаться пешим ходом. Чем ближе была передовая, тем чаще их бомбили. Они уже усвоили: если в небе появилась «рама» – через несколько минут жди «мессершмиттов». После одной из бомбежек от сорока бойцов-бронебойщиков осталось… четыре человека. Их приписали к пулеметному стрелковому дивизиону, и новый вид оружия – пулемет – они осваивали уже в боях. Тогда же сержанту Вороничу присвоили звание старшины и назначили командиром пулеметного расчета. Тут он уже и сам начал осваивать диктаторские нотки. Потому что начал понимать, какая это жестокая штука – война. Этой жестокости можно было противопоставить только железную дисциплину, иначе…