Да, так можно было бы сказать о человеке.
Но Марчелло им не был. Он был какаду, и действительностью его жизни являлось пространство комнаты в маленькой квартирке на первом этаже дома и клочок недосягаемого мира, что открывался взгляду за окном. Восемь лет он жил в клетке на деревянной стойке, неизменно стоящей в метре от окна между двумя горшками с монстерой, жил взаперти, жил без снов, без права на выбор.
Симона- владелица квартиры купила его сразу после смерти мужа, в порыве неукротимой тоски, надеясь, что попугай окажется разговорчив и скрасит её одиночество. Марчелло говорить научился, и если хозяйка просила, отвечал, но голоса своего побаивался и просто так никогда не заговаривал. А Симона на большем и не настаивала: пары привычных мужу фраз ей было достаточно. Клетку она поставила на место кресла покойного супруга в гостиной, и полностью передала комнату во владение какаду, за исключением того, что летать в ней ему было позволено нечасто, точить клюв о стенную лепнину разрешалось лишь иногда, а садиться на полированный черепаховый шкаф было запрещено всегда. Ограничения эти Симона ввела только из соображений сохранности памятных для неё вещей и на самом деле очень любила Марчелло. Она сильно привязалась к попугаю, к его присутствию в доме, к хриплому голосу, так похожему на голос её дорогого мужа, и, всеми силами стараясь продлить жизнь какаду, оберегала его от любой из возможных опасностей. Именно поэтому она никогда не пускала его в кухню, где могла кипеть вода, в свою комнату, где курила, в ванную и туалет и, конечно, в прихожую, откуда он мог случайно вылететь на улицу. Хозяйка любила Марчелло и во имя сохранения его жизни дверь в комнату запирала.
И вот, он был в безопасности и тепле. В его клетке висела деревянная игрушка с зеркалом, и всегда были свежие яблоки. Но снов какаду не видел.
Жизнь в стенах маленькой квартирки на молчаливой улице была судьбой Марчелло. Однако это была не вся его судьба.
Иногда события, происходящие исподволь и даже сторонние, происходящие с кем-то другим, непостижимым образом вплетаются в нашу жизнь и полностью её меняют. Так случилось и с Марчелло.
Перевернувшим его жизнь событием стала ссора Симоны и некоего синьора на уличном перекрёстке, когда каблук её совершенно новых туфель застрял в водостоке у бордюра дороги, а автомобиль синьора, так некстати оказался припаркованным рядом. Туфли были безнадёжно испорчены, но вместо них появились другие. С того дня Симона реже проводила вечера дома. Очень скоро она перестала просить какаду заговорить с ней и уже не признавалась назойливо ему в своей вечной любви. А однажды, вернувшись позже обычного, она вбежала в комнату и радостно прощебетала, что уезжает в отпуск. В тот же вечер накрытая диванным пледом клетка и её жилец покинули стены маленькой квартирки.
Так попугай оказался в доме Кьяры, подруги Симоны, где под тем же пледом провёл очередную ночь без снов.
Окно в город
Рассвет ещё только занимался, когда привычную для Марчелло чёрную пустоту дрёмы разрушило пробуждение. Он открыл глаза, но ничего не увидел: клетка по-прежнему была накрыта. В мыслях попугая мелькнуло воспоминание о вчерашнем дне: лицо Симоны, украшенное счастливой улыбкой, рокот автомобиля, стук каблуков по лестнице и голос Кьяры. Лишённое необходимой образности, всё это казалось разрозненным, сложенным нескладно и без смысла.
Хохлясь от умственного напряжения, Марчелло попытался представить, чем могло быть происходившее, как вдруг услышал то, что в миг заставило его отбросить все мысли.
Где-то в стороне, будто снизу, отражённая эхом прозвенела птичья трель. Какаду замер. Протяжное, еле ощутимое чувство тоски скользнуло по его душе и смолкло. Трель прозвучала вновь, коротко и чуть тише, словно обращенная в другую сторону, а спустя миг, трижды присвистнув, разлилась долгим звонким переливом.
Сердце Марчелло затрепетало от накатившей на него волны из грусти и радости. Широко раскрыв глаза, какаду смотрел сквозь темноту скрывающего его пледа и сумрак ночи, ещё не уступившей рассвету. Он смотрел туда, откуда звучала эта прекрасная песня, в настежь распахнутое окно, которого не видел.
В нём, в квадрате неограниченной свободы, несдерживаемый пределами стен двигался воздух. Несущий влажный запах молодой листвы и утренних цветов, он вольно входил в комнату и растекался по ней, касаясь скрытых в тени картин, мебели, ваз, потолочной люстры и оставленной на подоконнике наполовину пустой кофейной чашки.