Вернувшись на жёрдочку, какаду сел на той её стороне, что была открыта дождю, и начал с интересом смотреть за тем, как под ливнем менялся город.
Свет заплывшего облаками солнца сочился блекло, с трудом прорываясь сквозь их сгущенную толщу. Его силы были ничтожны, а то немногое от него, чему удавалось пробиться, едва ли смогло осветить землю, если бы не отражалось в струящихся с неба водяных лучах. Серый пласт облаков висел низко, почти у самых крыш, отчего казалось, что он лежит на городе. И у всякого, кто замечал это не было другой мысли, кроме той, что предрекала второму выходному дню быть безнадёжно пасмурным.
О днях недели Марчелло не знал ничего, однако понимал: пока облака не развеются, можно не ждать ни солнца, ни прежнего движения в городе.
И тут была странность. Суть происходящего была попугаю ясна, но он не мог объяснить, почему слякоть и полусон улицы ничуть не удручают его. Казалось бы, молчаливый полумрак должен был навеять тоску и всколыхнуть тяжёлые воспоминания о прошлых временах. Но нет. В кроткой тихой опечаленности погоды Марчелло нашёл очарование. Он открыл его для себя запросто, без напряжённых поисков и наблюдений, как явление не очевидное и в тоже время доступное для того, кто захочет его увидеть. Это было словно излучение, внезапно приобретённое всеми предметами сразу: излучение не света, не энергии, а состояния, какого-то замедленного, со свойством притягивать взгляд и раскрывать особые предметные черты. Как виделось какаду, дождь при этом был совершенно необходим, а возможно, и являлся тому причиной. Ведь именно за занавесом стремительно текущих дождевых вод всё замедлялось, и именно тогда неприметное становилось очевидным.
Многое в те минуты обрело в глазах Марчелло новый облик и иной смысл. При этом, казалось ему, что краски города неведомо откуда вобрали в себя сочности, да так, что и жёлтые стены домов, и лавки, и зелень, и прочее стало гореть цветом и, чудилось, вздыхало под холодной свежестью ливня. Более всего изменилась городская жизнь, как и раньше вшитая во всё, но сделавшаяся какой-то невидимой. Все ставни домов были открыты, форточки все распахнуты настежь. Ароматы утреннего кофе, возникнув словно из ничего, плыли в разреженном влагой воздухе. Люди выходили из домов под раскинутыми шляпами зонтиков и точно утекали по тротуарам вместе с потоками дождевой воды.
Вдобавок ко всему этому- и без того удивительному- город зазвучал по-иному. Птицы как будто пели, но то слышалось в перезвоне дождя и может было не птичьими трелями, а его нестройной музыкой. Фонтан на площади молчал, покорно подставив дождевой воде пустые чаши. Однако она уже начала наполнять их, отчего монотонно журчала. Где-то говорили голоса, но они звучали то ли гулом то ли шёпотом, и Марчелло уже стал думать, что это ему кажется и что всё вокруг, кроме дождя, молчит, а слышно только его одного, который, как пересмешник передразнивает город.
Это не нравилось Марчелло. Меньше всего ему хотелось думать, что его дурачат и тратить время на поиски истины. Решив для себя, что обманываться не желает, попугай отвлёк внимание от звуков и полностью отдал его тому, что видел.
А видел он кафе, открытое и безлюдное; видел пустую улицу, по которой, пузырясь, бежали потоки воды; видел голубей, выглядывающих из под козырьков чердачных окошек, людей, собирающихся к завтраку за обеденные столы и тех из них, кто уже закончив трапезу, был отдан неспешным делам дождливого выходного дня. В них- жителях соседних домов, оставшихся среди стен, чтобы не столкнуться с ливнем, какаду узнал многих, кого увидел в день своего прибытия к Кьяре. Среди них был мальчишка, что украл булки из фургончика у кафе. Была и старушка с белым как снег вольпино, который и теперь не давал ей покоя и крутился на подоконнике, виляя хвостом и подпрыгивая. Пожилая семейная пара, как и день назад в это же время садилась завтракать, но стол ввиду дождя был накрыт для них не на балконе, а у самых его дверей и так близко к ним, что дождевые капли, то и дело падали на скатерть, в банку с шоколадной пастой и даже на хлеб, неосторожно оставленный неприкрытым. Увидел Марчелло и Розу, и её хозяйку. В отсутствие посетителей в кафе женщины сидели за столиком у двери и пили кофе, непринуждённо беседуя. На протяжении нескольких минут, увлеченный ловким умением толстушки крутить между пальцами чайную ложку какаду наблюдал за ними. А потом вдруг прозвучал громкий хлопок, и он посмотрел в сторону дома напротив.
Оттуда, распахнув дверь ударом ноги, вышел молодой мужчина, тот самый, который за день до того, утром, выходил из этой же двери. Только тогда он был в безупречном костюме и шёл вальяжно, а сейчас почти бежал весь взъерошенный, без галстука, и рубашка его была заправлена наспех. Выскочив из дома, он нервно провёл по рукавам, будто их отряхивая, и быстрым решительным шагом пошёл по тротуару. Почти сразу после этого из двери дома выбежала женщина босиком, в домашнем платье, запахнутом как халат. Она бросилась догонять уходящего и догнала его на середине дороги между припаркованных машин. Но он оттолкнул её от себя, смерил презрительным взглядом и ушёл.