Мысли попугая растягивали время. По крайней мере, ему так казалось, поскольку обдумано было многое, а произойти ещё ничего не успело. Незнакомка всё так же стояла на дороге, закрыв ладонями лицо, а мужчина на балконе по- прежнему глядел на неё, и дождь не стал тише.
Попугай хотел подумать и над этим, когда вдруг женщина отняла руки от лица и повернувшись, посмотрела вверх в глаза своему наблюдателю. Встретив её неожиданный взгляд, человек на балконе не смутился. Лишь его пальцы, вздрогнув, обозначили эту встречу. Возможно, он ждал её и может быть ждал очень давно.
Следовало ли ему заговорить с женщиной? Он мог бы это сделать. Но что нужно сказать человеку, чьему унижению и горю ты стал свидетелем? А можно ли тогда говорить?
Женщина отвернулась. Оправив с лица волосы, она посмотрела на свои босые ноги, на вымокшее платье и задумалась, но только на один миг, а затем расправила плечи и быстро пошла к двери своего дома. Уже близко к ней незнакомка ускорила шаг и вошла почти бегом, громко захлопнув за собой дверь.
На балконе человек под дождём тяжело вздохнул. Он вновь смотрел в окно второго этажа дома напротив. Женщина, должно быть, вошла в свою квартиру. Наверное она уже подошла к задёрнутой занавеси и с той стороны, незамеченная, тоже смотрела на него.
Марчелло не знал точно, что чувствовал. Ощущения от происходящего были неопределённые, путаные, однако всё же ему знакомые. Какаду уже переживал их.
В один осенний день, сидя как всегда в своей клетке между двумя монстерами, Марчелло увидел на улице человека- необычного старика в маленьком синем берете, угловатом пальто, будто с большого плеча и длинном обёрнутом вокруг шеи шарфе. Он вошёл во двор, не спеша, озираясь и как-то изучающе поглядывая по сторонам. В одной руке у старика был телефон, в который он быстро и совсем незнакомым языком говорил, в другой большой стакан, накрытый крышкой с прорезью, по-видимому наполненный кофе. Усевшись на скамью перед домом, старик закинул ногу на ногу и долго и живо беседовал с тем, кто слушал его в телефоне, а какаду, извечно страдающий от пустоты улицы, наслаждался его присутствием, наблюдая из окна. Пока шла беседа, Марчелло с жадностью разглядывал чудаковатого прохожего и до того внимательно изучал его внешность и всякое движение, что скоро начал подозревать у себя способность понимать произносимый стариком неизвестный язык. Уверенным в том, что это подозрение- истина попугай не был, но причастность к происходящему ощущал и тем был счастлив.
Вскоре, однако, старик ушёл. Это произошло неожиданно быстро. Он просто поднялся и, продолжая говорить в телефон, живо зашагал прочь.
Его уход Марчелло ощутил как несчастье. Снова оставшись наедине с собой, какаду начал страдать, а стакан с кофе, в спешке забытый стариком на скамье, стал ему в этом помощником. Попугай смотрел на него, одинокого, брошенного в суете, и чувствовал собственную покинутость особенно остро, считая боль ощущений следствием направленного на него издевательского случая. Роль забредшего во двор человека тогда виделась Марчелло исполненной окончательно. Более ничего другого он от неё не ждал, и историю со стаканом счёл завершенной.
Но на том всё не закончилось. Стакан на скамье оказался интересным проходившей мимо бездомной. Попугай видел её иногда во дворе у баков с мусором. Взяв из выброшенных пакетов то, что нужно, она всегда торопливо уходила, а в тот день почему-то не спешила и поэтому успела увидеть оставленный без хозяина стакан.
Во дворе не было ни души. Женщина села на скамью, взяла стакан в руки и сделала из него глоток. Губы её улыбнулись. И тогда она, оглядевшись, расслабленно вытянула вперёд ноги, откинулась на спинку скамьи и с выражением на лице абсолютного удовольствия предалась неторопливому, несколько даже торжественному, распитию посланного ей кофе.
Марчелло наблюдал за бездомной, как прежде наблюдал за стариком в берете. Не думал какаду в те минуты о том, что история забытого стакана случилась вовсе не для него, не думал и о том, что с уходом старика она не завершилась. Он понял только, что в момент, когда женщина взглянула на скамейку, печаль его сменилась предвкушением, словно это была пограничная минута между тем, что вело к должному, и тем, что, как должное готовилось произойти.
После было созерцание опавших листьев, вдыхание тёплого кофейного дымка и счастливая улыбка… Но потом женщина ушла, ушла так же, как и старик в берете.
Однако кофе был выпит, и история забытого стакана закончилась.