Какаду был так удивлён этим обратным течением, что допустил тревожную мысль: а не сошёл ли он с ума?
Марчелло подумал, что такое могло произойти, ведь он отдался неизведанному, едва ощутив его, немедленно и без раздумий. Вероятно, что разум попугая оказался не готов к такому скорому решению и оставил его на промежутке между реальностью и сном, окружив иллюзиями. Но действительно ли он стал безумен? Или же чудачества дождя и фонарей были сущностью преломлённого мира, его обыденностью? Где было искать доказательства тому или другому предположению, и в чём они должны выражаться, чтобы их найти?
Какаду оглядел улицу, надеясь обнаружить, кроме себя, ещё хоть кого-нибудь, кто в это же время наблюдал небесное чудо, но быстро убедился, что таковой он один и что из обитателей города вокруг вообще нет ни души.
Доказывало ли это, что Марчелло обезумел? А может это было доказательством того, что он действительно находился в другой плоскости мира, где текущая в небо вода- есть норма?
Сомнений в мыслях попугая лишь прибавилось, а объяснения все были смутными. Единственно ясной выглядела только сама картина перед глазами: фонарный свет раскололся и звенел, дождевая вода поднималась обратно в небо. Прибавляя к этому хоть малую толику рассуждений, какаду впутывался в сеть бесконечных догадок, ни одна из которых, в конечном счёте, обстоятельно ничего не объясняла. Они появлялись с необыкновенной быстротой, невнятно бурча свою суть, и тут же сталкивались с остальными, такими же бормочущими, и обрушивались в общее нагромождение, а попугай всё перебирал их и, раздражённый нескладностью, так и не дослушивал ни одну до конца.
И тут, из этого гудящего роя выскользнула короткая мысль- оставить всё как есть; выскользнула и бросилась прочь. Интуитивно какаду схватился за неё, удерживая для осмысления, и она прозвучала громче и более внятно. «А что, если оставить всё как есть?» Другие мысли и догадки, как по приказу, смолкли.
Марчелло потупил взгляд, размышляя. Если найдутся доказательства безумия, дождь для него не перестанет идти вверх. Безумие обнаружится, а дождь продолжит идти. Не остановится он и тогда, когда удастся доказать, что это норма преломлённого мира. И дождь и преломлённый мир останутся для какаду такими, какими он их видит. Но уйдёт время, истраченное в бессмысленных поисках ненужной правды. А между тем, осколки света в одуванчиковых головах фонарей волшебно красивы и мириады водяных капель, летящих к небу- зрелище великолепное, редкое в своём роде, может даже настолько редкое, что и вовсе не представало больше никому, кроме одного Марчелло.
С появлением этой юркой мысли попугаю стало спокойнее. Раскрыв её, он освободился от чего-то сковывающего. Он не чувствовал раньше этих оков, но сейчас, сбросив их, понял что был отягощён.
Едва только успев удивиться этому, какаду неожиданно увидел, как в доме напротив, в квартире старушки, само собой открылось окно, и из него с протяжным выдохом вылетело и стало подниматься к небу нечто слабо прорисованное, полупрозрачное точно тень. Мгновением позже из открывшегося окна покинутой женщины прозвучал ещё один выдох, и ещё одна тень поплыла вверх. Выдохнув, вылетели две тени из дверей кафе. Сразу после этого поднялась ещё тень из окна квартиры третьего этажа. Одуванчиковые головы в унисон зазвенели и все разом лопнули. Их осколки прыснули светом, разлетаясь во все стороны, но потом замерли в воздухе и вместе с последними каплями воды полетели в небо.
Попугай понял тогда, что всё закончилось, и ощутил непривычное, какое-то новое для его чувств облегчение. Он вздохнул жадно и глубоко, а когда выдохнул, то услышал своё дыхание словно со стороны и увидел ещё одну, поднимающуюся к небу, тень.
Разговор
Утренний час буднего дня, особенно того, которому выпало следовать за выходным или праздником, всегда угрюмый. Это уже правило, что горожане бывают недовольны вынужденностью подчиняться времени после ленного отдыха. Они часто спешат, опаздывают, отчего раздражаются на всё, не щадя в этом недовольстве даже самих себя.