Какаду вскрикнул. Дверь позади вольпино распахнулась, и выбежавшая из неё женщина в одну секунду подхватила его на руки. Прижав пса к груди, она закрыла его рукой и оглядела толпу взглядом полным осуждения. В её растрёпанных, небрежно собранных волосах, в простом домашнем платье и глазах, вспухших от долгих слёз, читалось то же порождённое горем безразличие к себе, что было в вольпино. Пробудив бесстрашие, оно сделало его оружием этой женщины, исподволь вооружив её для защиты беспомощного существа, такого же несчастного, как и она сама.
Она не боялась толпы и человека, что стоял в ярости. Отнятая возможность выплеснуть злобу в физической расправе окончательно лишила его благоразумия, и накопленный яд уже начал переливаться потоком сквозь его зубы. Побагровев, человек-перец взорвался едкой бранью. Женщина даже не посмотрела на него, только крепче прижала к груди вольпино и без страха, повернувшись спиной, ушла.
Беда миновала. Дыша уже без волнения, но ещё напряженно, Марчелло смотрел в окна парадной дома напротив. За ними, беззвучно ступая по лестнице, оставленная возлюбленным женщина несла осиротевшего пса.
Прошло не больше минуты, и дверь квартиры на втором этаже поглотила обоих. Рассыпавшись по сторонам парами и отдельными людьми, исчезла толпа. Исчез вместе с ней и человек-перец. Быстро забыв нервозность недавних минут, улица вернулась к спокойному течению пасмурного дня. А к попугаю, которому не на что было отвлечься, снова стали приходить картины из будущего книжной истории. Марчелло сопротивлялся их появлению.
Что толку заглядывать наперед? А вдруг увидишь там то, о чём никогда не захотел бы узнать, или что-то, чего сильно желаешь. Если увидел, значит оно будет? Но если всё-таки оно не должно случиться, а ты его увидел в силу своей фантазии или страхов, то как забыть о том, что видел? Как жить, подозревая возможность, что оно произойдёт? Надеяться, что оно случится, или не случится? Каждый день ожидать развязки? Что делать, если ожидания превзойдут реальность? Сколько времени и нервов будет потрачено на пустые волнения, если реальность окажется вовсе не такой пугающей, как представлялось?
Лучше не заглядывать. Лучше не знать. Есть то, что есть, а то, что будет правильнее оставить нераскрытым до времени его наступления.
В комнате раздались голоса. Пятеро мужчин в серых комбинезонах во главе с Кьярой вошли и сразу же принялись снимать со стен картины, вытаскивать из шкафа и складывать в коробки книги, двигать и раскручивать мебель.
Кьяра ходила между ними и давала наставления. Очевидно, она была взволнована холодностью, с которой эти люди брались за её вещи, взволнована их спешкой, равнодушием к тому, что любимые её сердцем предметы покидают своё многолетнее пристанище без почестей, разобранными по частям, сброшенными в коробки. Безразличные к истории вещей руки наскоро развинчивали их гайки, выдёргивали из пазов полированные подлокотники, выкручивали ножки, снимали засаленными пальцами стеклянные дверцы, царапали картинные багеты, до скрипа перетягивая их верёвками. Они не могли иначе; они не умели. Женщина это понимала. А ещё она понимала, что без этого не обойдётся. Движение к новому требовало перелома. Лука и она и всё, чему должно было переместиться вместе из старой жизни в новую, несомненно, должны были пройти через перелом.
Внутренняя борьба Кьяры была её переломом, человеческим. Для отправляющихся в новый дом предметов её старой квартиры этим переломом стали холод чужих рук, разъединение, тугой скрипучий ход резьбы винтов, застоявшихся за годы бездействия. Всему, что приросло к прошлому, пришлось пережить сотрясение, чтобы двинуться в будущее. Изжившее себя разрушалось, крошилось и рвалось, но крепкое выстаивало и отправлялось в путь.
Людей в комбинезонах верно ждали где-то ещё- они работали в спешке. Стены комнаты быстро опустели. На них остались лишь обои с яркими, нетронутыми солнцем квадратами от картин, чёрные шляпки гвоздей и розетки, которые как глаза, смотрели с четырёх сторон, удивлённые происходящим.
Первым из мебели комнату покинул канапе; покинул её по частям, расчленённый и завернутый в пупырчатую плёнку. От стола сначала вынесли тяжёлые резные ножки, а полированную столешницу позже и только после того, как укутали её в одеяло- на этом настояла Кьяра. Шкаф вынесли целиком, но без дверей. Те последовали за ним в руках двоих мужчин, которых хозяйка не поленилась сопровождать по лестнице на улицу до грузового автомобиля, где непрестанно призывала их к аккуратности, пока хрупкий груз наконец не уложили так, как она требовала. Следующими отбыли книги в большой картонной коробке, в соседстве со статуэтками, коллекцией значков и разной мелочью. Оставив потолочному патрону одну из своих лампочек, отбыла люстра. Последним, без всяких церемоний вынесли ковёр.