— Отец сказал мне оставить поиски, потому что в действительности луна — это объект человеческих желаний, что-то, что только на первый взгляд кажется недосягаемым, просто, чтобы дотянуться до этого, следует приложить усилия. Он говорил, что ступеней на деле намного меньше, чем изображено в книге. Их всего пять.
— Пять? И только? Значит, на Астрономии нам врут? И до луны каких-то несколько метров? — Малфой склонил голову, и Гермиона различила издевку в его голосе.
Она наградила его тяжелым взглядом, откидываясь на спинку дивана, так что одна из веток пышной ели коснулась ее макушки, а несколько шариков зазвенели, ударяясь друг о друга.
— Смотри глубже. Луна — это что-то, чего отчаянно желает человек, для каждого оно имеет свою форму. Первая ступень — это осознание того, что, только достигнув этого чего-то невозможного, ты начнешь чувствовать себя полноценным; вторая ступень — борьба с самим с собой, со своим страхом, с мыслью, что недостоин. Например, после войны я считала себя недостойной всех почестей и наград, места в Аврорате после восьмого курса, просто потому что стала якобы героиней, хотя я грезила об этом вместе с Гарри с четвертного курса. Но я не смогла спасти всех, потому что беспомощна перед смертью. Сколько раз я смотрела на то, как зрачки моего товарища мутнели, а я продолжала дышать? Но потом я приняла это, ведь я не Мерлин и не могу никого вырвать из объятий смерти, когда та уже коснулась его губ. Некоторые вещи происходят, и я не в силах на них повлиять. Вот что означает вторая ступень, понимаешь?
Гермиона замолчала, тревожно оглядывая Малфоя. Казалось, он был испуган ее открытостью, однако сама она ощущала облегчение, словно сорвала с себя еще одну мантию, за которой пряталась настоящая она, и теперь он видел ее душу обнаженной.
Драко медленно сглотнул пристально вглядываясь в ее веснушчатое лицо, обрамленное волнистыми каштановыми волосами. Он знал, что Гермиона тяжело переживала каждую потерю во время войны, как улыбалась сквозь ком в горле, говоря, что все в порядке. Но никогда бы не подумал, что она так открыто с ним этим поделится.
— А что на следующих ступенях? — прервал он повисшую тишину, изредка нарушаемую очередным порывом ветра за окном.
— Третья ступень — это желание сдаться от усталости. Когда, несмотря ни на какие старания, ты продолжаешь оставаться ни с чем и выгораешь, как старая спичка, которой едва ли коснулся огонь, — с этими словами она вытащила тонкую деревянную палочку и направила ее в сторону камина, где тут же выросли языки пламени, поглощающие новые подброшенные поленья.
— Четвертая вновь страх? — тихо спросил Драко, по его коже бегал озноб, и ему хотелось съежиться от этого разговора. Создавалось ощущение, что они ходят по кромке его остаточной силы воли, где с двух сторон бурлят наэлектризованные чувства, способные поразить мозг и свести с ума, если слишком глубоко нырнуть.
— Откуда ты знаешь? — Гермиона недоуменно дернула бровями, убирая мешающую прядь за ухо. А он внутренне воткнул себе нож в голову, ненавидя себя за желание коснуться ее волос или хотя бы оказаться ближе, чем сейчас.
— Не сложно догадаться. Если поразмыслить логически, то человек всегда сам себе создает ментальные препятствия, если нет никаких физических. Возникает боязнь последствий, реакций, себя, мы начинаем сомневаться, действительно ли оно нам нужно, а главное, страшимся сделать шаг, потому что одно падение — и наступит конец. Люди любят все гиперболизировать, но, к сожалению, так устроено наше мышление, которое в первую очередь — наша маленькая клетка с лабиринтом, где вечно теряется из виду выход.
— Неужели и у тебя?
— Мне, конечно, льстит, что ты считаешь меня идеальным, и не хочется тебя разочаровывать, но я тоже человек.
— Не может быть! — театрально воскликнула Грейнджер и в ужасе прижала ладонь ко рту.
— Представь себе, — он снисходительно искривил губы.
Она громко засмеялась, чем спугнула спящего кота, и тот, в ужасе подпрыгнув, сбежал в сторону Драко.
— На самом деле, ты прав…
— В том, что я человек? — перебил ее Драко, иронично скалясь, и Гермиона закатила глаза.
— В этом мы, кажется, уже разобрались. Я про четвертую ступень. Чем выше животные забирались по лестнице, тем чаще они оглядывались назад, начиная бояться высоты, хотя луна почти касалась их макушек. Но впереди всех был мышонок в красной полосатой кофточке, и, несмотря ни на что, он ухватился за половинку луны, потому что действительно желал достичь ее.
— Он хотя бы понял, что это не сыр?
— Разумеется. Но каждый оторвал себе по кусочку, и то, что раньше казалось недосягаемым и невозможным, потом хранилось у них в карманах.
— Получается, у животных больше не было луны по ночам? — серьезно спросил Драко.
— Я… не знаю. Сказка ведь не об этом.
— А хорошо бы было, если бы эти животные все же задумались о последстви…
— Зачем? — перебила его Гермиона, вскакивая на ноги и подходя к Драко. — Иногда ведь достаточно жить моментом, просто пробовать и начинать заново, ведь на самом деле все эти бесконечные лестницы и страхи у нас в голове, а в реальности от желаемого нас отделяет лишь игра случая: можно выйти заранее, но опоздать из-за снега, бояться любви, но получить ее без остатка, верить и быть обманутыми. Все это мгновения, и ни одно из них не ставит точку в конце предложения, лишь запятую, — она подошла настолько близко и так глубоко дышала, что ее грудь касалась его. Малфой смотрел на нее, склонив голову, и понимал, что его легкие больше не качают воздух, а кислород вокруг них вдруг стал густым и не желал проникать внутрь.
В ее глазах горел огонь, и пламя было направлено на него с целью пробить ледяную корку серых радужек и постараться рассмотреть, какие истинные эмоции скрывались за ними. Он перевел взгляд на ее приоткрывшиеся губы, и в ладонях закололо от необходимости дотронуться, провести большим пальцем под ее нижними длинными ресницами, очертить скулу и взять за подбородок, приподнимая еще немного выше. Но он лишь вновь сглотнул комок шипов, что раздирали горло, пока разноцветная гирлянда на душистой ели весело мигала, и тихо вымолвил:
— Спокойной ночи, Гермиона.
24 декабря 1999
— Нет, — мотнул головой Малфой, бескомпромиссно взирая на Гермиону свысока. Обычно он немного сутулился, чтобы ей не приходилось так сильно вытягивать шею, но сейчас он пользовался преимуществами высокого роста, чтобы она, наконец устав, отстала от него.
— Да, — кивнула она, улыбнувшись уголком губ.
— Я сказал — нет.
— А я сказала — да.
— Грейнджер, — он стоял в дверях их гостиной, держа черную сумку с вещами и нервно стуча ногой по полу от раздражения; из-за нее он опаздывал на поезд. — Ты вообще видишь, что держишь в руках и пихаешь мне в грудь?
— Свитер.
— А какой свитер ты мне даришь, Грейнджер? — словно разговаривая с маленькой, спросил он обманчиво дружелюбно.
Гермиона закусила губу, но не перестала протягивать ему вязаное изделие.
— Это что? — он ткнул пальцем в снеговика, сидящего на олене, чьи глаза смотрели в разные стороны. — Ты надо мной издеваешься или это Нотт через тебя мстит мне за сорванное свидание с Дафной?
— Я его купила на ярмарке.
— Будь я продавцом, не взял бы у тебя это обратно, но ты попытай удачу и постарайся сдать.
Он саркастично скривил губы и отвернулся. В его голове их прощание должно было выглядеть совершенно не так. Малфой уезжал на Рождество домой, устав от вечных криков перевозбудившихся первокурсников в коридорах, от вечного мороза и изобилия украшений в Большом зале. По крайней мере, так он сказал ей.