И тайшигун горестно качал головой, вспоминая, как однажды он уже обдумал и уяснил себе эти мысли, что он положил себе руководствоваться ими. Три года назад, выйдя из тюрьмы, он решил, что никогда больше не возьмет в руки тушь и кисть, ибо желание разобраться в вещах и навести во всем порядок нарушает предел употребления имен. Стоило ему, придворному историографу, назвать силу силой, как те, кто внимал ему, переставали видеть в силе слабость; стоило назвать правду правдой, как в ней уже никто не видел неправды. Поэтому кривое в сознании многих не могло быть прямым, светлое не могло быть темным, а победитель Ли Лин не мог быть побежденным. Вот почему его нарекли «предателем»! Нет, тайшигун не желал больше нарушать предел; он решил сложить с себя миссию судьи и, ничем не выделяясь, раствориться в простом бытии, не обладающем именем. В те дни он писал своему другу Жень Шао-цину: «Поэтому иду я за толпой, с которой вместе я всплываю иль ныряю, и вместе с миром всем то вверх иду, то вниз, чтоб заблужденья мира разделять».
И вдруг — о Небо! — он почему-то опять вступил в спор с императором, он опять назвал свое бытие и свои мысли верными, а слова и мысли государя — неверными. Да, он опять впал в пристрастие. Сознавая это, Цянь испытывал какое-то горестное удовлетворение. Теперь он понимал, что задевало его, когда он ставил в пример себе и другим дела Пяти Императоров. Хуан-ди, Яо, Шунь и прочие мудрые правители не были людьми — они были богами. Они могли, называя вещи и вводя для установления миропорядка имена, соблюдать предел их употребления. Люди же, слабые земные люди, стремясь закрепиться в этом огромном, бесконечном мире, не способны выпускать из своих рук то, что они добыли с таким трудом. Так, люди верят, что кончик осенней паутинки очень мал, а гора Тайшань очень велика, и это кажется им истиной. Но в сравнении с полной пустотой кончик паутинки очень велик, а гора Тайшань в сравнении со всей Землей выглядит ничтожной. Какие же они на самом деле? И что означают слова «больше» и «меньше», «лучше» и «хуже», «правда» и «ложь»? Чтобы понять это, надо оставить привычные представления и отправиться на поиски. Тайшигун всю жизнь верил, что он — человек, который может облегчить людям эти странствия. Он полагал, что, описывая взгляды и поступки древних, он извлекает из них урок, полезный для всякого, кто желает чему-нибудь научиться. Но вправе ли был он учить кого-то, если сам впал в заблуждение, о котором предостерегал некогда Лао-цзы? Разбирая дела давно минувших эпох, разве мог он судить, не впадая в пристрастие и не нанося ущерба всеобъемлющему дао? Цянь с горечью перебирал в памяти строки великой книги: «Небо и земля родились одновременно со мной; внешний мир и я составляем единое целое. Поскольку мы уже составляем единое целое, можно ли еще об этом что-то сказать? Единое целое и слова — это два; два и один — это три. Если от этого продолжить дальше, то даже искусный математик не сможет достичь предела исчисления, что же тогда говорить об обычных людях?»
Да, тайшигун понимал: он вовсе не был совершенномудрым. Как самый обыкновенный, обуреваемый страстями человек, он не мог в рассуждениях останавливаться там, где это было необходимо, чтобы не нарушать гармонию дао. Нарушая же ее, он совершал обман, выдавая за истину свое насквозь одностороннее, личное понимание вещей. Но это не было его единственной ошибкой. Мало того, что знание, которое он добывал и распространял, являлось несовершенным; этим знанием могли воспользоваться несовершенные люди, наделенные властью. И тогда, горестно сознавал тайшигун, весь его труд, возникший из стремления помочь людям, обращался им во вред, становясь «собиранием добра для большого вора». О Небо! Придворный историограф хорошо помнил притчу, которую Чжуан-цзы изложил в главе «О взламывании ларцов». В ней говорилось о том, что люди, накопив добро и стремясь уберечься от мелких воров, обвязывают ларцы, мешки, сундуки веревками, ставят крепкие засовы, хитроумные замки, и мир обычно называет это мудростью. Но если придет большой вор, он не будет взламывать ларцов. Взвалив на себя сундук, подхватив ларец и положив на плечо мешок, он просто убежит со всем этим. В таком случае, разве то, что прежде называли мудростью, не окажется лишь собиранием добра для большого вора?! И вообще: среди тех, кого называют умными, среди тех, кто закладывает основы, создает принципы и формулирует добродетели — среди них есть ли такие, которые не собирают добро, коим может воспользоваться большой вор? Теперь тайшигун видел: подобных людей нет.