— Нет, — уверенно сказала старушка, — тот не еврей был.
— Но ведь я тоже не еврей, — сказал растерянно Исайя Андреевич, — я коренной ленинградец, и родился я в Петербурге.
— Ну как же не еврей? — сказала старушка. — Исаак.
— Во-первых, не Исаак, а Исайя, — поправил Исайя Андреевич, — а во-вторых...
— А во-вторых, говорю, что не вы, значит, не вы, — резко сказала старушка. — Другой был, тоже шустрый. Да и вообще, я — не про вас, я — без личностей.
— Но это же я был, только...
Старушка опять посмотрела:
— Нет, не вы.
— Просто я по-другому одет был, вот вы и...
— Ну, и тем хуже, — сказала старушка, — нечем тут похваляться. Как вас, говорите, зовут?
— Исайя Андреевич, — автоматически повторил Исайя Андреевич.
— Так вот стыдно, Исайя Андреевич.
— Но Машенька!..
— Я вам не Машенька, — сказала Марья Ильинична.
— Извините, пожалуйста, я ведь по старой памяти.
— Да-а, память не та стала, — согласилась старушка, — никуда стала: что когда было — ничего не помню. Одни только лотерейные билеты помню.
— Значит, и меня не помните? — печально сказал Исайя Андреевич.
— Да нет, вас вроде вспоминаю, как напомнили.
— А вчерашнюю нашу встречу вы помните?
— Вчера мы не встречались, — уверенно ответила старушка.
— Да как же, вспомните — встречались. Еще прошлое наше с вами вспоминали.
— Какое прошлое? — спросила старушка.
— Ну, наше; ваше и мое.
— А чего это? — Старушка недоверчиво посмотрела на Исайю Андреевича.
— Ну, как я... Как я за вами ухаживал и так далее.
Старушка посмотрела на Исайю Андреевича и насторожилась.
За проволочными очками мелькнуло что-то, как будто какое-то воспоминание — не то вчерашнее, не то совсем давнее, из молодости, из времен девичества, — какое-то слабое напряжение, которое все усиливалось, росло — и вдруг старушка подпрыгнула на скамейке.
— Хха-а! Сашок! — радостно крикнула старушка и хлопнула Исайю Андреевича по плечу.
— Сколько лет, сколько зим! — крикнула она. — Куда же ты, парень, тогда пропал?
Исайя Андреевич растерялся от такого панибратского обращения. Как-то совершенно это не вязалось ни со вчерашним, ни со всем обликом Марьи Ильиничны. Исайя Андреевич и заговорил не сразу, а только когда пришел немного в себя. Тогда, закрыв рот, поскольку он так и сидел с открытым, а потом снова открыв его, он стал пересказывать уже трижды рассказанную историю своего переезда. Но, рассказывая, он вовсе не думал о том, что говорит, а повествовал автоматически, сам же тем временем соображал: что же это опять такое стряслось с Марьей Ильиничной, что не только спутало в ее воспоминании даты и события — это бы еще ничего, — но также сделало ее из расположенной и общительной, даже, можно сказать, доверчивой, вдруг неприязненной и подозрительной и добавило неожиданной фамильярности, которой разве что от мужчины, да и то какого-нибудь новомодного, можно было бы ожидать.
— А почему это епархиальная? — вдруг перебила Марья Ильинична. — Вы что, из жеребячьего сословия?
— Папа мой, собственно, из духовенства, — отвечал шокированный Исайя Андреевич. — То есть папа был дьяконом, но ведь вы же знали об этом факте.
— Ишь ты! А прикидывался сознательным рабочим классом, — сказала Марья Ильинична. — То-то я чувствовала: что-то здесь не то.
— Да нет, что вы! — удивился Исайя Андреевич. — Я за потомственного рабочего никогда себя не выдавал. То есть я не имел ничего против, но сам я, из духовенства происходя...
— Ничего подобного, — оборвала его старушка. — Что я, по-вашему, сумасшедшая? Уж кому-кому, а мне ли не помнить? Уж кто потерпел, как не я? Прикидывались, говорили, что краснопутиловец, а вышло вон что.
— Да нет же, — пытался оправдаться Исайя Андреевич, — я ничего...
— Ладно, — отрубила старуха, — не будем. Кто старое помянет, тому глаз вон. Только не воображайте особенно о себе: я потом тоже недолго горевала. Нашелся хороший человек: взял и такую — не посмотрел. И что? Век прожили. Всего пять лет, как похоронила. Достойный человек был, ударник физического труда, фронтовик, знаки имел — вот так. Я свою жизнь хорошо прожила — не жалуюсь.
— Вот, значит, как у вас судьба удачно сложилась, — с завистью сказал Исайя Андреевич, — а я так на всю жизнь холостяком и остался.
— А не нужно порхать было, — сказала старушка, — не нужно порхать мотыльком, — она обиженно собрала ротик в морщинки, — и обманывать не нужно. А то обещал жениться, а потом — в кусты.
— Кто? Я — в кусты? — изумился Исайя Андреевич. — Да что это вы, Машенька, такое говорите!