— Воинская дисциплина есть установленный в войсках порядок, который…
— Дальше! Ну!.. который… Забыл! Забыл! А невесту помнишь? Дай сюда нос… который предписывает точно и беспрекословно исполнять приказания начальников и не оставлять проступков и упущений подчиненных без взыскания… без взыскания.
— Королев! Мещанин… к обедне идешь?.. Пятаки собираешь?.. Как стоишь? Морду кверху! Носки врозь! Руки назад! Отвечать, как государю императору. Куда глаза пялишь?.. На меня гляди… Веселей!..
— Здравствуй, братец!
— Здравия желаем, ваше императорское величество!
— Третьяков!.. Стервец!.. Кто разрешил тебе сесть?
— Приседание. Ру-ки на бедра! На-чин-а-а-й!..
— Раз…
— Два-а…
— Раз-з…
— Два-а… Продолжай-дальше!
— Господин учитель…
— Не разговаривай… Я вас припесочу!
— Королев, какой ты части?
— 15 гренадерского Тифлисского его императорского высочества великого князя Михаила Александровича полка, ваше императорское величество!
— Ты чего лоб морщишь?.. Доволен ли службой?
— Так точно, ваше императорское величество!
— Хлеба хватает?
— Так точно, ваше императорское величество!
— Садись…
— Третьяков, стой! Отвечать, как мне…
— Кто твой духовный… Отставить! Кто такие внутренние враги?
Третьяков тяжело дышит. Лицо бледно и потно. Колени и руки трясутся.
— Что, размочило?.. Ты у меня про маменьку забудь! Я из тебя пироги вытрясу! Са-дись… Спрошу потом. Приготовься!
В этом духе урок продолжается часа два. Горячий туман то и дело застилает глаза, натекают руки, и пальцы жмутся в кулак.
Наконец мы свободны. Часок досуга под недремлющим оком «трынчика».
Зажгли огни. Пришли с занятий старослужащие.
— Ну, вы, серые!..
— Дорогу!..
— Кипяточку!..
— Ну и службы ж вам, братцы!
— Как медному котелку!..
— Ну и шляпы!..
— Ну и «кобылка».
Я отхожу в темный угол к окну и гляжу на огоньки города — вольные, приветливые. Перед глазами проносится иная жизнь — тоже нерадостная, тоже суровая. Далеко, далеко гудит паровоз…
Кричит дневальный:
— Забирай чашки, выходи строиться!
После ужина опять словесность.
— Третьяков, пой «Последний нонешний денечек».
— Господин учитель…
— Пой!
— Не могу…
— Бег на месте… Отставить! Руки на бедра! Гусиным шагом, кругом коек обеими ногами: прыгай и присядай. Ну!..
Слышится жалобный, плачущий голос — «Последний нонеш…»
Смеется учитель, смеется старая казарма. Третьяков поднимает руки к лицу, падает на койку и начинает трястись и рыдает громко на весь взвод.
— Хаай… хаай… хаай…
Из четвертой роты через досчатую стенку густым басом несется: — Шкура!!!
Учитель сконфужен. — Ну, баба!.. Распустил нюни. Иди, оправься! Остальные — построиться!..
Идем к лестнице… — «Подтянуться». Потом маршируем.
— Ногу выше! Шире шаг! Ать… два… три… Шире шаг! Аааа, так… вы так… мать…
— В одну шеренгу, стройся!.. Бегом марш!
И начинается бег: пять, десять, пятнадцать минут, до изнеможения.
— В ногу! в ногу… мать!
Иногда на шум из канцелярии выйдет фельдфебель и оборвет учителя.
— Ну, ты… Идиот!.. Дежурный, роту на песни!
Нас ведут во второй взвод. Нехотя собираются старослужащие.
Нас сжимают со всех сторон. На середину выходит запевала — черноусый, круглолицый украинец Левенчук.
— На месте. Шагом марш!
— «Взвей-тесь, со-ко-лы, орла-ми»…
Потом танцы. Гремит бубен, ревет гармоника.
— Шире круг!
— Угу… уууу… — кричит детина саженного роста и, перегнувшись вправо, мелкой дробью несется по кругу.
— Бррр… — вторит ему другой. В казарме хохот. Настроение поднимается. Молодых пробуют «вызвать», потом выпихивают на середину.
— Иди, не упрямься, — шепчет мне старый земляк-рабочий Ястребов. — Без смеха нельзя — пропадешь!..
После танцев осмотр и поверка во взводе. Потом общая в роте — «фельдфебельская», с чтением приказа и вразумительным толкованием параграфов, особенно по судной части.
— Ну вот, братцы! Видите, до чего доводит шатанье по городу, вольные знакомства, непослушание…
— Ну, понес… — шепчут старые унтера, — к двенадцати кончит.
Потом молитвы — нараспев, с повторением для стройности. И, наконец, — «боже, царя храни».
— До-ре-ми-фа-соль…