Вдруг меня будто по голове кто ударил!
А отец? Где же взять отца?! Не выпишешь же на два часа из деревни за 500 верст! Остановился я среди дороги и что делать не знаю. Как я к командиру роты явлюсь? Что ему скажу? Влетит по первое число — это одно, а второе — отпуск пропадет. Ведь совсем было получил, а теперь…
Шлем об землю со злости ударил и чуть не заплакал от обиды.
Однако не заплакал и, шлем обратно подняв с земли, направился к Маруське. Рассказал я ей про свое горе, но она ничего печального в этой истории не увидела, а даже наоборот:
— Домой тебе ехать незачем, — говорит, — получишь отпуск и недельку у меня проживешь!..
— Какой отпуск? Отца-то, отца где мне взять?. По радию не вытребуешь!..
— Дурень ты, — Маруська говорит, — командир твоего отца, чай, сроду не видал. Так, что ли?
— Ну, да… так…
— Ну и бери дворника нашего Якова. Дай ему полтинник — он и согласится с тобой сходить к командиру заместо отца.
Ведь придумала же! А говорят: «бабы!»…
Позвала Маруська Якова. Он долго не ломался: полтинник на дороге не валяется, а делать все равно нечего.
К командиру роты вместе явились.
Яков такого отца разыграл, что я аж глаза на лоб выпустил. Как почал рассказывать о материнской болезни, о хозяйстве, о налоге — так куда тут, и не подумаешь, что городской житель.
— Мне бы, — говорит, — рублей триста денег, так я бы себе хмельник выстроил и жил бы припеваючи, да вот, где их возьмешь? У нас, на Волыни, многие, — говорит, — хмелем только и живут. Доходное дело…
Тут командир роты ввязался:
— Как на Волыни?! Ведь вы из Тульской губернии.
Яков за бороду схватился.
— Да, да, — говорит, — из Тульской. Да и в Тульской, чай не хуже Волыни…
Покосился на него командир роты, да и спрашивает:
— А скажите, товарищ Егоров, как вас по имени отечеству не знаю, ваше село далеко от Красовки?
А тот ему:
— По имени отечеству меня Яковом Петровичем Михайловым зовут, а от Красовки до нас, думаю, верст 25 будет.
Встал командир роты:
— Яков Петрович Михайлов! А сын у вас Семен Иванович Егоров?! А Стешино от Красовки всего 2 версты, а сам я из Красовки, а деда его (на меня кивает) помню и отца знавал. Скажите теперь, кто вы таков.
У меня от слов его в желудке что-то заворочалось, под гимнастеркой на спине вроде ветер подул, и на лбу пот вышел.
Яков же так нахально:
— С сыном пришел к вашей милости. Отпуска просить.
Командир и говорит тут:
— Я должен вас арестовать, как проникнувшего в воинскую часть с неизвестными целями. Может, вы тут сведения для Польши собираете?
Тут уж Яков сдал:
— Как!.. Какие сведения? Какая Польша?.. Я так только… ну, попросили… я разве что… для красноармейца… помочь… Да у меня и билет есть профсоюзный…
Командир роты ко мне:
— Идите во взвод, — говорит, — я вас после позову.
Что там было, не знаю. Что со мной будет — не придумаю!
Яков ушел уже. Отпустили. Старшина мимо меня прошел сейчас, смеется. Командир роты все не вызывает, а уж больше часу прошло!
Ну, и зловредное же 24-е число, когда оно на понедельник падает!
Чем-то кончится?!
Мелкая жизнь
Измельчал нынче народ, вовсе измельчал… Возьмем, хотя бы, к примеру, призыв: в прошлом году наблюдения я имел — собрания устраивают, вечеринки с играми всякими, по мишеням стреляют, в беге, в прыжках упражняются, так и далее, тому подобное. А пьяных — по пальцам перечесть… Да и то — нешто это пьяные, коли даже на ногах держатся?!
А бывало в старое время — эх, и гуляли же здорово!.. Водки лилось — реки… А песни какие были! — я самолично такую мать заводил, что аж собак рвало… А драки какие — семь человек, вместо армии, на тот свет отправились… А с бабами какие штуки выкомаривали… теперь и самому рассказывать совестно, видно, и я измельчал тоже. А огня это сколько было — полслободы спалили — в дым, в пепел!.. Во, как гуляли… Помню, как гаркнул я на всю слободку:
— Эй, берегись, улица, некрута гуляют!
Да как растянул гармошку, так даже мех пополам порвался.
А теперь што?.. Одна недоразумения… А отчего это так?.. Да очень просто — раньше некрут, как подумает о солдатской службе, аж дрожит весь… Даже ночь ему кулаки господ офицеров да фельдфебелей снятся. А теперь новобранец идет очень даже охотно — за морду свою не опасается, за семью спокоен, нешто он может убояться службы?
Вот, еще про баб скажу — теперешние бабы даже понастоящему выть разучились. А бывало как провожают некрутов, такой вой поднимут, что десять заводских гудков враз заглушить могут. Я нонче я говорю невестке — жене моего сына, значит, призывника, то есть, — чего ж ты, говорю, не воешь?