Валерий КИЧИН
ПЯТЬ ВЕЧЕРОВ С МУСЛИМОМ МАГОМАЕВЫМ
Муслиму Магомаеву исполнилось бы 80. Его слава теперь кажется легендой - но толпы, несущие автомобиль со своим кумиром, были в реальности.
…Двадцать лет назад мы встретились у него на даче для интервью к 60-летию кумира миллионов.
Для начала он с гордостью показал свой небольшой участок с цветами и веселыми гномами на дорожках, а потом Тамара Ильинична Синявская поила нас ароматным чаем.
Интервью вышло под рубрикой «Пять вечеров». Но газетный материал живет сутки, а беседа сегодня читается с новыми чувствами быстротечности и славы, и самой жизни.
Предлагаю ее полностью со всеми интонациями и казусами живой речи. Чтобы все это не казалось громоздким, будет сериал в пять вечеров.
Итак, август 2002-го, и мы в доме на Николиной горе, где спасается от жары звездная пара -- Муслим Магомаев и Тамара Синявская.
ВЕЧЕР ПЕРВЫЙ. МЕЖДУ МУЗАМИ
-- А где Тамара Ильинична? Я и цветочки привез...
-- Это вообще мой юбилей или ее?
-- Хорошо. Тогда для разгона вопрос ребром: не жалеете о своем выборе? Вы стажировались в Ла Скала, вас ждала карьера оперного певца, но вы отказались и предпочли "Шаланды, полные кефали". Не жалеете?
-- Если бы была вторая жизнь, единственное, что я бы изменил -- не стал бы курить. Все остальное пошло бы так же.
-- А начать вторую жизнь прямо сейчас -- слабо?
-- Уже не выйдет: курю лет сорок с лишним. Первый год не затягивался, потом один певец показал, как это делается.
-- Вы прямо из бакинского Клуба моряков попали на молодежный фестиваль в Хельсинки, где ждал вас первый большой триумф...
-- А маленькие триумфы у меня уже были в Баку. Меня там знали, я пел в правительственных концертах. Учился по классу фортепиано, но в 14 лет у меня уже был бас-баритон.
-- А как пианист вы подавали надежды?
-- Подавал. У меня растяжка до -- фа через октаву! Импровизировал хорошо. Я не нотник, которому клавир не поставишь -- играть не может. Но жалеть об этой утрате опять же не стоит.
-- После арии Фигаро во Дворце съездов вы проснулись знаменитым. А вот из воспоминаний вашего аккомпаниатора Чингиза Садыкова я узнал, что пришлось вместо до мажор петь на тон ниже -- в си бемоль мажор.
-- Интернета начитались?
-- А как же!
-- Ну, там можно прочитать и о том, как Махмуд Эсамбаев мне пощечину влепил. А что касается Фигаро... у меня ведь тогда был очень низкий голос, трудно было залезать на высокие ноты. Кому-то бог дает хорошие верхушки, кому-то насыщенный средний регистр.
-- Но из оперы вы ушли.
-- Уходил дважды. В первый раз ушел -- но стали говорить, что, мол, Магомаеву трудно, он уже не может выходить в опере. Я разозлился и вышел. Доказал самому себе, что -- могу. И ушел навсегда. А на эстраде верха не нужны. И теперь их у меня как не было, так и нет.
-- Ушли без сожаления?
-- Классика требует самодисциплины, каждодневных занятий. А я не люблю тренаж и люблю свободу.
-- Поэтому и от Большого отказались?
-- Меня бы там заставили петь советский репертуар, а я его терпеть не могу. Я рос на Пуччини, Россини, Верди и не мог бы петь Прокофьева или Щедрина, просто не понимаю, как Тамара все это сумела выучить. И не понимаю, почему Большой театр похож на подопытную студию: ставят оперу, которую сам композитор не любил, но не поют Доницетти, Беллини! В "Ла Скала" тоже экспериментируют -- но классика там не сходит со сцены.
-- Послушайте, вы в "Ла Скала" провели два сезона, бегали на спектакли, -- неужели не захотелось быть среди небожителей?
-- А чем больше бегал, тем больше понимал: не мое. Ну не дал мне бог крепких верхушек, терпения и усидчивости. В детстве я рисовал, теперь снова решил взяться за кисть, и что? Что я великого нарисовал? Написал несколько портретов и вдруг -- не хочу! Начал портрет Тамары, остались несколько мазков. И как отрезало: не могу взять в руки кисть. А в опере нельзя же за день до спектакля сказать: не хочу!
-- Вы нашли на эстраде свободу?
-- В общем, да. Поешь не под "фанеру", стараешься, чтобы сегодня песня прозвучала не так, как вчера, -- большое удовольствие! Не хочу никого судить, утверждать, что фонограмма -- это плохо. Я понимаю: новые требования, саунд должен быть приличный и все такое. Когда на сцене человек-фейерверк, бьют фонтаны и выходят слоны, мне уже без разницы -- поют там под фонограмму или живым звуком.
-- Но вы-то собирали залы без слонов!
-- Так и мизансцена другая: я перед роялем или перед оркестром. И изволь два часа петь так, чтобы не захрипеть, и голос не сел, и зритель не ушел.