Посреди ночи Молхо разбудили глухие крики и сердитые голоса. Он встал, отправился к умывальнику, чтобы попить воды, снова удивляясь, что за мучительная жажда напала на него в Вене, потом, не зажигая света, подошел босиком к окну, отодвинул тяжелую портьеру и выглянул на улицу. Белая машина стояла на углу, у запертых ворот большого здания, которое Молхо все еще полагал больницей. Возле машины два ночных сторожа спорили с водителем. «Значит, это не больница, — сонно подумал он, — иначе машину впустили бы внутрь без разговоров». И тут же вспомнил, что ему только что приснилась покойная жена. В последние месяцы это было уже не раз. Однако в эту ночь она приснилась ему не одна, с ней были еще какие-то люди, но она сидела чуть поодаль. Молхо узнал знакомые обои на стенах. Окружающие, казалось, не знали, что она умерла, или делали вид, что не знают, а она не замечала Молхо, как будто это не она, а он был мертв и превратился в абстрактную кляксу. Тем временем внизу перестали спорить, ворота распахнулись, белая машина скрылась во дворе, на улице снова воцарилась тишина, и Молхо с облегчением вернулся обратно под одеяло.
Утром он встретил свою спутницу в вестибюле, бледную, с черными тенями вокруг глаз, в новом, более теплом и скромном костюме — юбка из тяжелого сукна с красноватым отливом и пиджак с подкладными, широкими плечами. Завитые кудряшки слегка развились за ночь и выглядели куда более мило. «Ну вот, — подумал Молхо, — моя маленькая крольчиха приготовилась сдаваться советским властям».
«Как вам спалось? — спросил он дружелюбно и повторил на более примитивном иврите: — Как был сон?» — «Плохо, — ответила она, грустно улыбнувшись. — Сильно плохо». За прошедшую ночь ее словарь явно обогатился. Молхо взял ее под руку — от нее уже слегка пахло алкоголем, — повел за столик, вынул карту и показал ей расположение советского посольства. В предельно простых словах он напомнил ей о вчерашней беседе с Шимони и попытался заново пробудить надежду на удачный исход, думая про себя, что, если она поймет хотя бы пятую долю сказанного, его усилия не пропадут даром. В заключение он дал ей совет профессионального чиновника — говорите правду и только правду. Она пошла взять себе еще одну булочку и стакан сока, и он украдкой осмотрел ее сзади. Ее тело казалось совсем молодым, несмотря на некоторую полноватость, и он вдруг подумал: «Если бы я был уверен, что ей разрешат вернуться в Россию, мне бы, пожалуй, следовало переспать с ней разок. Надо же оставить у нее приятные воспоминания об Израиле. Впрочем, она может, чего доброго, усмотреть в этом какое-то обещание с моей стороны». Он посмотрел на нее снова, и ее шея, вчера казавшаяся ему точеной и гладкой, вдруг опять явила ему несомненный и даже чуть припухлый двойной подбородок. Увы, болезнь жены заставила его настороженно относиться ко всякого вида припухлостям. «И вообще, — подумал он, — я пока еще не оттаял. А кроме того, у меня жесткие требования к женщинам, и эти требования только ужесточаются с годами, потому-то, наверно, я и трачу столько времени на всех этих странных и бесперспективных женщин, вместо того чтобы пойти в любую дискотеку и найти себе женщину подоступнее».
Было восемь утра, и, поскольку посольство открывалось только в девять, а погода стояла ясная и расстояние до посольства, судя по карте, было не так уж велико, Молхо предложил пойти пешком. Они шли по пробуждающимся венским улицам. На широком бульваре разворачивал свои разноцветные столы и прилавки утренний крестьянский рынок. Пройдя между овощами и фруктами, они остановились возле прилавков с дарами моря, где в сверкающих обломках льда темнели маленькие мидии, стыли большие серые, похожие на окаменелости раковины, розовели груды креветок, медленно шевелили клешнями огромные красные омары, сворачивались злобными извивающимися кольцами угри и миноги. «Точно как в Париже, — восхищенно сказал Молхо. — Совершенно то же самое!» Теперь они шли, Сверяясь с картой, дорога вела через приятные и чистые кварталы, он шел рядом с ней, здесь, за границей, его не беспокоило, что о них подумают окружающие. Время от времени она останавливалась у витрин, и он пересчитывал ей цены в шекели и доллары.