«Если вы хотите переодеться, — сказал Молхо, показывая руками, как будто он переодевается сам, — я подожду вас в вестибюле». Она продолжала сидеть на беспорядочно смятой постели, широко и удивленно расставив полные ноги и зачарованно глядя на него, словно потрясенная этим неожиданным превращением ее опекуна в мужчину, с которым ей придется этой ночью делить кровать. «Я думаю, мы пойдем в закусочную, это тут рядом, и поедим что-нибудь. А потом я покажу вам эти места и даже Стену — она близко. Только нужно тепло одеться, потому что осень здесь, как зима. Впрочем, русские люди знают, что это такое».
Он накинул пальто, потянулся было за ключом, но спохватился и вышел, надеясь, что по здравом размышлении она простит ему всю эту нелепую историю с одной постелью на двоих, — в конце концов путешествие есть путешествие, в дороге что угодно может случиться, ну так они разделят одну постель, как два взрослых человека, уставших после долгой поездки, ведь он не специально так организовал, это не было его скрытой целью, и вообще не в этом суть, главное — что она видит, как искренне он заинтересован в конечном успехе их затеи и как активно делает все возможное для ее возвращения в Россию — для ее свободы, как она это понимает.
В вестибюле он сел в кресло против стойки. Семья хозяина, отправив гостей в оперу, ужинала на кухне, и он приветственно кивнул им и даже надел бифокальные очки, чтобы лучше их разглядеть. Время шло, но его спутница все не появлялась. Неужели она опять не поняла, что он ей сказал? Но нет, дверь лифта наконец открылась, и она вышла, молчаливая, съежившаяся, в старом плаще, в смешном берете. «Поразительно, как быстро она научилась понимать меня так и не выучив ни одного нового слова! Так нужен ли людям язык вообще?» — с удивлением подумал Молхо.
Улица тонула в грязном, оранжеватом тумане, и только в свете фонарей можно было различить косые струйки того дождя, что встретил их несколько часов назад на берлинском вокзале. Они перешли через канаву по временному дощатому мостику; Молхо заметил, что в кучах земли по обе стороны канавы торчат бесчисленные обломки разбитых кирпичей, обрывки старых прогнивших мешков, куски ржавого железа и осколки битого зеленоватого стекла, — видимо, новый город поднимался и рос из собственных руин и развалин, и это почему-то наполнило его удовлетворением. Они вошли в рабочую закусочную, там было почти пусто, цены не изменились и засаленные листы прейскуранта тоже остались засаленными. Он заказал два пива, подумал было, не пошутить ли ему насчет того, как судьба сводит в одной постели двух совершенно разных людей, но передумал, увидев, что она смотрит на него вяло и сонно и в ее взгляде явно читается страх. После ужина они прошлись по окрестным переулкам, но она казалась такой усталой, что он решил вернуться в пансион. В своей комнате они оказались в десять. «Ложитесь, вы, по-моему, очень устали, — сказал он, беря ключ, — а я еще спущусь в вестибюль, попробую позвонить в Хайфу». У стойки он попросил студента заказать ему звонок в Израиль за счет адресата. Но в комнате тещи никто не отвечал. «Странно. Где могла загулять восьмидесятитрехлетняя старуха в такую позднюю пору?» — улыбнулся он про себя и уселся в кресло, решив позвонить еще раз, попозже. Его окружала приятная тишина; гости все еще не вернулись из оперы, студент был погружен в свои книги; в обеденном зале одна из дочерей хозяина расставляла посуду для завтрака. «Только бы пережить эту ночь, — думал Молхо, листая немецкие иллюстрированные журналы. — Но вообще-то, если подумать, нет никаких причин волноваться, ведь все зависит от меня самого, а я не обязан что-либо предпринимать». Ему вдруг снова вспомнилась покойная жена. Как бы ей понравилась такая культурная гостиница! В одиннадцать один за другим начали возвращаться молчаливые, но явно довольные, доверху наполненные музыкой индийцы. Интересно, что они слушали? — подумал он, глядя, как они один за другим разбирают свои ключи и исчезают в лифте, потом подошел к склонившемуся над учебниками студенту и попросил его снова позвонить в Израиль. Ответа по-прежнему не было, и он забеспокоился уже всерьез. Мечи в стеклянных шкафах почему-то начали его раздражать — ему смутно помнилось, что старинные мечи были куда больше, это просто какие-то столовые ножи-переростки. «Если бы я был здесь сейчас с Яарой, — вдруг подумал он, — если бы я сразу взял ее за границу, возможно, мне бы удалось».