Он проснулся поздно и, спустившись на завтрак, увидел в вестибюле длинный ряд чемоданов, — видимо, большинство гостей покидали пансион. Какая-то незнакомая девушка чистила мебель, уборка была в полном разгаре.
Все утро он держался вблизи пансиона, ожидая какого-нибудь знака от нее, но после обеда, закончив выбирать последние подарки, все-таки вернулся на тот подземный пропускной пункт и, когда подошла его очередь, с опаской спросил полицейского: «А если я проходил здесь вчера, могу я снова посетить Восточный Берлин сегодня?» — но тот, не глядя, сказал равнодушно: «А почему бы нет? Хоть тысячу раз». — «И я смогу выйти обратно?» — «Разумеется, — сказал полицейский. — Но только если вы вернетесь до полуночи». И Молхо отдал свой паспорт и, снова получив пропуск, поднялся по ступеням и вышел на улицу, которая на этот раз показалась ему разительно не похожей на улицы Западного Берлина, — так и бросались в глаза серость зданий и лиц, убожество витрин и марок автомобилей. Он вышел на Унтер-ден-Линден, дошел до старого здания оперы, опоясанного строительными лесами и пластиком, и опять, как вчера, втянулся вместе с какой-то группой внутрь Мемориала, напряженно прислушиваясь и оглядываясь вокруг, как будто надеялся снова услышать ее детский плач и увидеть собравшуюся вокруг нее толпу и протискивающегося к ней серого офицера. На выходе он сказал себе с просыпающейся уверенностью: «Смотри-ка, кажется, мне это удалось!» Он спросил у нескольких прохожих, где находится советское посольство, но никто толком не знал, все почему-то направляли его на Александерплац, и он опять дошел до этой большой площади и походил среди тамошних магазинов — здесь было очень много молодежи, которая показалась ему довольно раскованной. «Вот так мы все: проецируем наши иллюзии и страхи на мир, а мир насмешливо отвергает их», — размышлял он, стоя в центре шумной площади. Он снова достал карту, полученную когда-то от студента в пансионе, и глянул на адрес, написанный на полях рукой его тещи. Дом, в котором родилась его жена.
Неяркое осеннее солнце освещало группу далеких низких зданий, которые располагались в нужном ему направлении. Идти прямиком туда или все же кого-нибудь спросить? В конце концов он обратился к какой-то пожилой женщине, показал ей карту с адресом и спросил: «Такси?» — но она, подумав, ответила: «Нет. Такси нет, — и указала на лестницу за своей спиной: — Метро». — «Метро?» Он внимательно посмотрел на нее. У нее было приятное, заслуживающее доверия лицо рабочей женщины на пенсии, седые волосы аккуратно собраны сзади. Когда он протянул ей карту, она близоруко поднесла ее к лицу, предварительно сняв очки. «Магдаленаштрассе», — сказала она наконец, показывая на пальцах, что ему следует проехать семь станций. Он благодарно покивал, размышляя, как бы запомнить незнакомое название, и она, словно поняв его затруднение, тут же достала авторучку и написала это слово прямо на карте. Он снова поблагодарил, но она почему-то не отошла, а, напротив, пригласила его знаком следовать за собой, как будто почитала за честь сопровождать иностранца по своему городу.