За день канаву возле пансиона засыпали землей, и сейчас идти было легче. Но в самом пансионе было шумно — прибыла группа итальянцев, и все были заняты расселением этих крикливых гостей. Веселый огонь горел в камине, а в голубятне номер один лежали сразу три сообщения, которые ему тут же перевели на английский. Первое было от госпожи Занд, которая звонила после полудня из Восточного Берлина сообщить, что у нее все в порядке и нечего беспокоиться, потому что ее «приняли» — впрочем, не указывая конкретно, куда именно приняли. Второе сообщение было из Израиля, от Анат, которая передала, что будет ждать отца завтра ночью в аэропорту Бен-Гурион, а третье — от администрации пансиона с извещением, что номер на втором этаже занят, как его и предупреждали, и все его вещи уже перенесены в маленькую комнату на первом.
Он поднялся к себе. Чувствовалось, что немцы постарались как можно аккуратнее перенести и разместить все ее вещи, но злополучный сундук спрятать им уже не удалось, и его просто положили на кровать, как будто думали, что Молхо ляжет с ним в обнимку. Он тут же вернулся в вестибюль, чтобы обсудить вопрос о сундуке с симпатичной хозяйкой, уже нарядившейся к вечернему открытию маленького бара. Сам он, объяснил Молхо, уезжает завтра, но сундук принадлежит не ему, а госпоже Занд, которая перебралась в Восточный Берлин, но, возможно, еще вернется за своими вещами. Хозяйка сочувственно выслушала сообщение о даме, решившейся перейти в Восточный Берлин; что же касается сундука, сказала она, то это не составляет проблемы — это уже не первый раз в их практике, когда гости оставляют свои вещи в гостинице, и у них на этот случай есть специальный подвал. Тут же вызвали дедушку, который вместе с Молхо затащил сундук в лифт, откуда они вдвоем понесли его сквозь шумную толпу итальянцев в кухню и там, подняв крышку в полу, опустили по крутым ступенькам в указанный хозяйкой подвал. Старик проявил неожиданную силу и сноровку — Молхо еще не успевал найти, где поднять и откуда подтолкнуть, а сундук уже как будто двигался сам, подпрыгивая и поворачиваясь вокруг своей оси так ловко и точно, что Молхо оставалось только извиняться за причиненные хлопоты. Впрочем, старик не понимал по-английски и потому отвечал дружелюбными улыбками и кивками.
В подвале было сухо и тепло, здесь чувствовалась рука заботливого хозяина — в одном углу были аккуратно сложены дрова и бутылки с вином, в другом стояли друг на друге чемоданы забывчивых гостей, снабженные табличками с их именами. На стенах были развешаны рабочие инструменты и охотничьи двустволки. Сундук тут же присоединили к чемоданам, но тут старик вдруг задумчиво остановился над ним, и Молхо решил, что он хочет проверить, что находится в этом странном ящике, который гостиница берет под свою опеку. «Это вполне разумно с его стороны», — сказал он себе и жестами показал старику, что у него нет ключа и им придется вырвать замок. На том и порешили — старик принес фонарь и клещи, они легко сорвали замок и открыли крышку, обнаружив, как и ожидал Молхо, вполне предвидимые вещи: женскую одежду на все сезоны — на зиму, на весну, на лето и на осень, и кучу израильских лекарств; вид знакомых упаковок с их квадратными ивритскими буквами — здесь, в берлинском подвале, — вызвал у Молхо острую тоску по дому. Старик, словно удовлетворившись осмотром, умело вернул замок на прежнее место, так что теперь никто и не заметил бы, что в нем ковырялись. Они поднялись плечом к плечу в кухню и отправились помыть руки. Хозяин пансиона, видимо чувствуя вину за отнятый у Молхо номер на втором этаже, со всей любезностью пригласил его отужинать с ними, и на этот раз Молхо согласился.