Потом он вдруг заснул, но в три часа ночи проснулся и понял, что больше не уснет, повозился с обогревателем, вскипятил воду, чтобы стерилизовать шприц, хотя не был уверен, что он понадобится, и допил остаток коньяка из маленькой бутылки, которую они купили в самолете во время своей последней поездки в Европу два года назад. Она лежала неспокойно, время от времени что-то шепча, и тогда он окликал ее по имени и тихо спрашивал: что? что ты сказала? — но она не ответила ни разу. Он подошел поправить ее одеяло и даже надумал вдруг поднять небольшие сетки по обеим сторонам постели — словно жена была младенцем, который может ненароком выпасть из своей колыбели, а потом прошел в гостиную и сел там в темноте на диван, как будто приглашая Смерть войти в дом и завершить свое дело, но спустя некоторое время вдруг вспомнил о музыке, которую она просила «под конец», и вернулся в спальню, чтобы включить магнитофон, про себя размышляя, как это странно, что в течение стольких лет возле нее всегда было так много врачей и медсестер, а сейчас, в минуту смерти, остался только он один, — хотя, впрочем, он был уверен, что у него достанет сил, чтобы самому вместить в себя ее смерть, и он даже решился просунуть руки под одеяло и прикоснуться к ее ногам, убеждаясь, что они на месте, по-прежнему мягкие и гладкие. Тогда она начала что-то лепетать — ему послышалось что-то вроде: «Правильно?» — и он помолчал, грустно опустив голову, а потом мягко переспросил: «Что правильно?» — но она замолкла и медленно открыла огромные, тяжелые, налитые желтизной глаза — глаза смертельно уставшего животного, из которых исчез всякий человеческий блеск, — в этом взгляде уже не было ни горечи, ни боли, одно лишь окончательное поражение, и он улыбнулся ей и снова позвал по имени, как делал всегда, когда хотел поддержать ее дух, но она не отозвалась, впервые уже не узнавая его, и взгляд, вытекавший из ее глазниц, был влажным, желтым и пустым. Он никогда не представлял себе, что смерть может быть такой влажной, и, когда ее дыхание окончательно остановилось, поправил на ней одеяло, легко прикоснулся губами к ее лбу, вдыхая ее запах, погасил маленький ночник и тотчас открыл окно: ну вот, ты свободна, прошептал он, хотя не верил ни в какую свободу, а лишь в небытие, и вышел на балкон, внезапно охваченный глубокой и острой потребностью увидеть мир — вот оно, их расставание, тот самый миг, начало зимы, дожди уже прошли, но пока еще не насытили землю, а лишь охладили ее — его взгляд проследовал вдоль темной полосы ущелья в поисках хоть какой-нибудь приметы жизни, но ночь была серой и молчаливой, и легкий туман, стоявший над краем моря, тоже был неподвижен. Немного времени для себя, подумал он, немного времени перед тем, как набегут посторонние люди, и начнется суматоха, и его уже больше не оставят в покое. Сознание, что сейчас только он один знает о ее смерти, почему-то внушало ему ощущение силы и превосходства. Внезапно он различил далеко внизу очертания автомашины, быстро скользившей по автостраде. Еще немного, и он тоже будет свободен.