Я высвободила одну руку и пыталась оторвать ее стальные пальцы от другой.
— О! — Она отпустила меня. — Прости. Я не хотела сделать тебе больно.
Она села на место и поправила спутанную кудель волос.
— Послушай, — заговорила она, и ее голос зазвенел серебром. — Под всей этой… под этим грузом прежняя я… Мне казалось, я смогу привыкнуть ко всему, разве могла я подумать, что они всунут меня в такое… — Она дернула обвисшее платье. — Не в платье! — вскричала она. — Платье можно снять. Но вот это… — Ее пальцы впились в рыхлое плечо с такой силой, что плоть выдавилась бугорками между ними. — Вот это… Если бы я знала что-нибудь о настройке, — продолжала она, — может статься, мне и удалось бы их отыскать. Быть может, я смогла бы их вызвать. Быть может…
Плечи у нее поникли, веки тяжело опустились на потухшие глаза.
— Все это кажется тебе бессмыслицей, — медленно произнесла она прежним хриплым голосом. — Тебе я показалась бы старой даже Там. Тогда нам представлялось, что это лучший способ провести отпуск да еще и помочь в исследованиях. Но мы очутились в ловушке.
Она начала считать по пальцам, бормоча про себя:
— Три года Там, но здесь… трижды восемь… — Она чертила по столу толстым указательным пальцем, низко наклоняясь к старой, вытертой клеенке.
— Миссис Кливити! — В наступившей тишине мой голос испугал самое меня, но я почувствовала то возбуждение, какое иногда охватывает вас, когда игра вдруг становится реальностью. — Миссис Кливити, если вы потеряли что-нибудь, быть может, я могу поискать вместо вас.
— Прошлый раз ты не нашла, — сказала она.
— Чего не нашла?
Она тяжело поднялась со стула.
— Давай поищем снова. Всюду. Они наверняка смогут найти дом.
— Но что же мы ищем? — спросила я, принимаясь за осмотр плиты.
— Узнаешь, когда увидишь, — ответила она.
Мы искали по всему дому. Сколько тут было замечательных вещей! Одеяла, целые, совсем новехонькие, даже одно запасное, которое им вовсе не было нужно. И полотенца, и махровые мочалки в тон к ним. И тарелки без трещин, все одинаковые. И стеклянная посуда — настоящая посуда, а не банки. И книги. И деньги. Хрустящие, новенькие бумажки в коробке в нижнем ящике комода, в коробке под стопкой запасных наволочек. И платья, много-много платьев. Все они, правда, велики для любой из нас, но мой опытный глаз уже видел, как переделать то или другое, чтобы все мы могли одеться как богачи.
Я вздохнула, когда мы наконец сели, устало глядя друг на друга. Подумать только — имея так много всего, искать еще что-то! Время было позднее, пора ложиться спать, а у нас после всех стараний были только грязные руки да боль в спине.
Прежде чем надеть пижаму, я выбежала во двор, в душевую, боязливо сполоснула руки под холодным душем и, возвращаясь в дом, все время трясла ими, чтобы они просохли. Ну вот, мы перевернули квартиру вверх дном, но нигде не нашли того, что искала миссис Кливити.
В спальне я начала шарить под кроватью в поисках пижамы, и мне снова пришлось лечь ничком, чтобы найти свой пакет. В суматохе мы засунули его между двумя картонками. Я проползла подальше под кровать и попыталась отодвинуть картонки, чтобы вытащить пакет. Он разорвался, из него выпала пижама, я зажала ее в сгибе локтя и начала выползать обратно.
И вдруг весь мир взорвался, превратившись в яркий свет; он трепетал, пульсировал, плескал сиянием в мои пораженные глаза, пока я не догадалась зажмуриться и не увидела под сомкнутыми веками яркие пятна.
Потом я сделала над собой усилие и вновь открыла глаза, но тут же отвернулась и смотрела только краешком глаза, пока не привыкла к блеску.
Между картонками виднелось отверстие, словно окошко, но маленькое-маленькое, и оно открывалось в страну чудес, о которых рассказать невозможно. Краски, для которых нет названия. Чувства, рядом с которыми лунный свет в ветреную ночь кажется пригоршней пыли. Я почувствовала, как слезы, обжигая глаза, заструились по щекам — не знаю, от блеска или от восторга. Я смигнула их и все смотрела, смотрела…
Там, в этом блеске, виднелись какие-то фигурки. Они высовывались в окошко, манили к себе и звали — серебристыми сигналами и серебристыми звуками.
«Миссис Кливити! — подумала я. — Что-то блестящее!»
Я бросила еще один долгий взгляд на сияющие фигурки и на деревья, которые были точно музыка по краям дороги, и на траву, которая была точно вечерняя песня нашей травы под ветром, — последний, последний взгляд — и начала выбираться наружу.
Я с трудом встала, крепко держа в руках пижаму.
— Миссис Кливити!
Она сидела у стола, грузная, как груда кирпича, и ее расплывшееся лицо под спутанными волосами было очень печальным.
— Да, детка.
Она едва слышала себя самое.
— Там что-то блестящее… — сказала я.
Ее тяжелая голова медленно приподнялась, незрячее лицо повернулось ко мне.
— Что такое, детка?
Я почувствовала, что пальцы у меня впились в пижаму, жилы на шее напряглись, а под ложечкой словно что-то сжалось.
— Что-то блестящее! — Мне казалось, что я кричу. Она не шелохнулась. Я схватила ее за руку и чуть не вытащила из кресла. — Что-то блестящее!
— Анна. — Она выпрямилась. — Не будь жестокосердой.
Я схватила край покрывала и быстро откинула его. Свет вырвался оттуда веером, словно вода из шланга на газоне.
Тогда закричала она. Обеими руками она закрыла свое тяжелое лицо и закричала:
— Леолиенн! Это здесь! Скорее, скорее!
— Мистера Кливити нет, — напомнила я. — Он еще не вернулся.
— Я не могу без него! Леолиенн!
— Оставьте записку! — крикнула я. — Когда вы будете там, вы сможете сделать, чтобы они вернулись, а я покажу ему где!
Мое возбуждение перешагнуло границы игры, и все становилось более реальным, чем сама реальность.
Потом быстрее, чем от нее можно было ожидать, она схватила карандаш и бумагу и принялась торопливо писать на углу стола, пока я держала край покрывала. Но я упала на колени, потом растянулась ничком и снова заползла под кровать. Я насыщала взгляд блеском и красотой и видела позади них ясность и порядок и незапятнанную чистоту. Крошечный пейзаж был похож на сцену, приготовленную для волшебной сказки, — такой маленький-маленький, такой прелестный…
А потом миссис Кливити потянула меня за ногу, и я выползла — неохотно, не отрывая взгляда от яркого квадратика, пока упавшее покрывало не закрыло его от меня. Миссис Кливити, тяжело пыхтя, забиралась под кровать, и ее крупная, неуклюжая фигура дюйм за дюймом продвигалась все глубже.
Она все ползла и ползла, пока не уперлась в стену, и я знала, что теперь она, должно быть, втискивается в эту яркость и лицо, голова, плечи у нее становятся маленькими и прелестными, как и ее серебристый голосок. Но все остальное оставалось большим и неуклюжим, и она напоминала бабочку, выбирающуюся из кокона.
Под конец из-под кровати торчали только ее ноги, и они брыкались, и двигались, но без какого бы то ни было успеха. Тогда я опустилась на пол, ступнями уперлась в ее ступни, а спиной в комод и принялась подталкивать миссис Кливити вперед. И я толкала и толкала, и вдруг что-то поддалось, исчезло, и мои ноги упали на пол.
Я увидела, что из-под кровати, носками друг к другу, едва высовываются черные, изношенные, старомодные туфли миссис Кливити. Я схватила их обе; мне почему-то захотелось плакать. Ее дешевые бумажные чулки так и остались в туфлях.
Я медленно вытащила из-под кровати всю одежду миссис Кливити. Она держалась на тонкой пленке, сброшенной коже миссис Кливити, серой и безжизненной, но которой было видно, где прежде находились ее руки, лицо, тусклые глаза.
Я уронила одежду на пол и сидела, держа в руке одну из старых туфель.
Хлопнула дверь, и на пороге появился седой, старый, сморщенный мистер Кливити.
— Привет, детка, — сказал он. — Где моя жена?
— Ушла, — ответила я, не глядя па него. — Она оставила вам записку на столе.