— Хоть бы вы уговорили моего сынишку. Он так расстроился из-за этой проклятой собаки, хотя я говорила ему, и не раз, что такая собака слишком велика, во всяком случае для нашей квартиры.
Майкл Кинг лежал на черном шерстяном половике, который пять лет служил подстилкой Сэму.
— Не разговаривает, не ест ничего, — шептала мать.
— Собака не нашлась?
— Нет. Майкл, мистер Онил и мистер Мэкинз зашли проведать тебя. Встань же!
Услышав имя своего друга, мальчик медленно повернулся. Онил был потрясен его видом. Казалось, Майкл похудел на несколько фунтов.
— Сэм, наверно, погиб… Я знаю. Иначе он давно бы нашел дорогу домой.
— Это неверно, Майкл, — сказал Онил.
— Нет, верно, и мама говорит… А если он умер, я тоже не хочу жить.
— Не смей так говорить, Майкл, это грешно! — поджимая губы, сказала миссис Кинг.
У Онила был смущенный вид.
— Вы хотите, чтобы я помог ему, миссис Кинг?
— Конечно! Может, хоть вы чуть его образумите.
— Так вот, Майкл, твоя мать обманывает тебя, когда говорит, что не знает, где находится собака. Она сама отдала Сэма ветеринару, который нашел для него место на ферме в девяти милях отсюда.
— Что?!
Майкл, побелев, уставился на мать, которая расплакалась от досады и чувства вины.
— Неправда! Это ложь! Кто вам сказал? Откуда вам это известно? На нашей улице никто об этом не знает, уж я позаботилась!
— Где находится ферма? — спросил Майкл, не обращая ни малейшего внимания на слова матери.
— В Норт-Дине, ферма Пинголда.
Майкл стрелой вылетел за дверь. Онил и Мэкинз последовали за ним, предоставив миссис Кинг беспомощно протестовать в пустой комнате.
— Я не могла иначе… Кормить собаку обходится так дорого,…
— Правильно ли вы поступили? — сказал мистер Мэкинз, вновь опуская ноги в таз. — Пожалуй, паренек больше не будет верить матери. А впрочем… довольно-таки подлую штуку она сыграла с сынишкой. Но как вы об этом узнали?
— О-о! — Онил устало прикрыл глаза рукой. — Я читаю человеческие мысли.
— Да неужели? — Мэкинз задумчиво поболтал ногами в воде. — Значит, вы знаете все, что таится во мне?
— Знаю.
— Над этим стоит задуматься. А может, вы знаете… когда я умру?… — продолжал Гарри с тревожным любопытством.
Онил страдальчески посмотрел на него, но ничего не сказал, ибо в этот момент Лил, растрепанная и обессилевшая, вбежала во двор, упала на стул рядом с мужем и залилась слезами.
— Ох! Несчастный старик!.. Какой ужас… какой ужас! У меня чуть руки и ноги не отнялись…
— Отчего, Лил? Что случилось?
— Бедный мистер Тэтчер… попал под мотоцикл, когда переходил Хай-стрит… Боже правый, как мы скажем об этом несчастной Люси?
Гарри Мэкинз медленно повернул голову и пристально посмотрел на Онила.
— Вы… вы сказали, что могли бы предостеречь его… Вы это имели в виду?
— Предостеречь — да, но не предотвратить.
— О господи! — прошептал Мэкинз. — Бедняга… Подумать только: жить, обладая такой способностью.
Он вынул ноги из таза, сунул их в туфли и тяжело зашагал в дом.
В тот вечер никто не пришел навестить Онила в больнице.
— Они боятся, — грустно сказал он Люси Тэтчер, которая пришла на ночное дежурство (она предпочла не прерывать работу, если никто против этого не возражает). — Боятся, что я скажу, когда они умрут.
— А я не боюсь, — отозвалась она и нежно прикрыла его крыло простыней.
— Они больше не придут ко мне.
Но он ошибся. Пришел патер Фогарти и после нескольких ничего не значащих фраз приступил к делу.
— Сын мой! — сказал он. — Если жизнь на Марсе такова, я вполне понимаю, почему вам захотелось его покинуть. Это, наверно, ужасно. Я привык к тому, что мои мысли доступны господу богу. Но не соседям!.. Вы сами видите, как обстоят дела.
— Да, — печально ответил Онил. — Теперь вы не захотите, чтобы я оставался здесь. А я так надеялся, что смогу быть полезным в библиотеке!
— Вы найдете себе место еще где-нибудь. Подыщите что-нибудь подходящее, благо у вас есть великолепный космический корабль. Я заделал в нем трещину и на вашем месте не стал бы здесь задерживаться, а улетел бы, как только почувствовал в себе силы. Конечно, все мы очень сожалеем. Никто на вас не сердится, просто никому не хотелось бы больше с вами встречаться. Поэтому прощайте, дорогой друг. Пришлите нам весточку, чтобы мы знали, как вы устроились на новом месте.
И патер Фогарти удалился.
Люси Тэтчер принялась молча вынимать из ящика кое-какие мелочи, принадлежавшие Онилу.
— Ну что ж, — сказал он, — сегодня отличная лунная ночь для полета. А она выглядела очень уютной, эта маленькая планета, где светят пять зелёных лун… И серая куропатка сидит на грушевом дереве… Если бы только она не была такой необитаемой!
— Я еду с вами, — сказала сестра Тэтчер.
— Люси, вам не следует даже думать об этом!
— Вы меня не остановите! — решительно заявила Люси, — мне все равно… мне не важно, если… если вы знаете, что я думаю…
Взгляд ее был так светел и прекрасен, когда она стояла, освещенная луной, прижимая полдюжины носовых платков и кусок мыла к белому накрахмаленному нагруднику, что это решило дело.
Час спустя, когда Майкл задумчиво возвращался на велосипеде из Норт-Дина в сопровождении бежавшего рядом Сэма, он увидел, как яйцевидный корабль, гигантский мяч для игры в регби, взмыл ввысь и навсегда покинул их двор.
В первую минуту мальчик огорчился при мысли, что потерял друга, но потом утешился.
— Ничего, Сэм, — сказал он, обращаясь к верному псу, — через восемь лет я буду достаточно взрослым и смогу стать космонавтом. Вот тогда мы с тобой полетим на ту планету и увидим пять зелёных лун, четыре голубых океана и три потухших вулкана…
А еще они увидят двух голубей и серую куропатку, сидящую на грушевом дереве.
Джудит Меррил
Сквозь гордость, тоску и утраты
Серым бетоном простиралась огромная равнина, плоская и голая. Ее однообразие нарушалось лишь сооружением в центре. Там, словно в мышеловке из дерева и металла, покоился хвост конусообразного космического корабля.
Нос корабля, кроваво-красный в лучах заходящего солнца, пронизывал разреженный воздух далеко в вышине. От высоко расположенного грузового люка спиралью извивалась эстакада. Она пересекала бетонированную площадку и тянулась к месту, где жили и работали люди, построившие эту огромную космическую птицу: двадцать строений в форме кубов, вылитых из того же бетона, что и основание, на котором они покоились.
За одним из освещенных окон сидели небольшими группами в разных концах зала мужчины и женщины, не спешившие покончить с ужином. Некоторые машинально барабанили пальцами по столу, другие, не сумев преодолеть волнение, приближались друг к другу, выходили в мертвенно бледный свет сумерек, чтобы немного погодя вернуться назад.
Слова песни преследовали ее. Слова, написанные два столетия назад, но удивительно, до нелепости соответствующие тому, что происходило сейчас, слова, найденные человеком, которому приходилось ждать до рассвета. И они, эти давнишние слова, не покидали ее, они вытесняли другие, те, что она прятала для сегодняшнего вечера. Слова, которые она должна произнести совсем скоро, вот-вот.
«Я решила тебе сказать сейчас».
В зеркале на стене Сью видела свои губы, которые будто бы произнесли эти слова сквозь застывшую на лице маску общепринятых приличий, одинаково хорошо помогающую утаить и бледность страха, и румянец желания. Она видела свои шевелящиеся губы, но звуки не достигали слуха.
Он не услышал. В зеркале ей было видно, как он сидел, отвернувшись к окну, и безотрывно смотрел на металлическое чудовище, притаившееся в ожидании, чтобы совершить прыжок на рассвете.
«Он даже забыл, что я здесь».
Эта мысль, горькая и жестокая, придала ей решимость. Она отпила глоток все еще слишком горячего кофе, продолжая поверх чашки смотреть на знакомый наклон плеча, на чуть откинутую назад голову.