Стоит О— Сэн притворно захрапеть, как Кюсити придвигается к ней справа. Но бондарь и этого не пропустит, и сразу принимается отбивать веером такт, декламируя монолог одного из братьев Сога [50]: «Любовь хитра! И каждый человек…»
Наконец О-Сэн открыла глаза и завела с бабкой ночную беседу:
— Ничего нет ужаснее на свете, чем рожать детей. Давно я об этом думаю и, как только кончится срок моей службы, пойду в послушницы при храме Фудо, что в Китано. Решила стать монахиней…
А бабка, слушая ее, отвечала в полудремоте:
— Пожалуй, это и лучше… ведь в нашей жизни всегда не то сбывается, чего человеку желается!
Тут бабка посмотрела кругом себя и видит, что Кюсити, который вечером улегся с западной стороны, теперь оказался головой к югу. Во время богомолья — и такое безобразие!
А бондарь — ну просто смех! — всего припас: и гвоздичного масла в раковине, и ханагами [51], хоть и лежит с лицом невинным, как у младенца.
Так всю ночь напролет они ставили друг другу рогатки в любви, а на следующий день подрядили лошадь от Осака-яма до Оцу и уселись на нее все вчетвером. Ни дать ни взять едет бог — хранитель трех сокровищ Самбокодзин* [52]. Со стороны смешно было смотреть, но когда люди не выспались и вдобавок едут не просто так, а с определенной целью, им не до того, как на них посмотрят да что скажут!
Бондарь и Кюсити усадили О-Сэн между собой. Только Кюсити пожмет пальчик на ноге у О-Сэн, бондарь в свою очередь тронет ее за бочок — так, тайком да тишком, заигрывают с ней.
Никто из них не думал по-настоящему о поклонении богам, они не побывали ни в Найгу, ни в Ними, заглянули только в Гэгу [53], совершили для вида церемонию очищения, купили сколько полагается амулетов и, ни на минуту не спуская глаз друг с друга, без особых происшествий возвратились в Киото.
Едва прибыли в гостиницу, облюбованную Кюсити, как бондарь, прикинув в уме, сколько ему пришлось выложить за других, поблагодарил «за заботы и хлопоты» и расстался с компанией.
Тогда Кюсити решил, что теперь-то уж он полный обладатель О-Сэн, и принялся выискивать и подносить ей различные сувениры.
Чтобы скоротать время до вечера, он отправился навестить приятеля, жившего у проезда Карасумару, а тем временем бабка и О-Сэн поспешно покинули гостиницу — будто бы поклониться богине Киёмидзу-сама.
На улице Гионмати, у лавки поставщика бэнто [54], к бамбуковой шторе была прикреплена бумажка с иероглифами «нома» и «нокогири», которые означают, как известно, «бурав» и «пила».
Едва О— Сэн вошла и поднялась в мезонин, как навстречу ей -бондарь. Тут они, по обычаю, обменялись чарками в знак сговора на будущее, а потом бабка спустилась вниз и принялась за чай, да так, словно не могла от него оторваться, и все приговаривала: «Ну и хороша же вода в здешних местах!»
На этом сочли союз заключенным, и бондарь с дневной лодкой вернулся в Осаку. А бабка и О-Сэн возвратились в гостиницу и сразу объявили, что немедленно отправляются домой. Сколько ни удерживал их Кюсити, убеждая, что нужно хоть два-три дня походить по Киото, О-Сэн ему отвечала: «Нет! Нет! Каково будет, если хозяйка подумает, что я загуляла с мужчиной?» И они пустились в обратный путь.
Обратились было к Кюсити с просьбой взять их сверток с вещами. Однако Кюсити свертка не взял, заявив, что болят плечи, и где бы они дальше ни останавливались — перед Дайбуцу и богиней Ина-ри или в Фудзиномори, — каждый рассчитывался уже сам за себя.
После богомолья — пожар в груди. Новое хозяйство
— Коль решила идти на богомолье, надо было мне сказать! Отправили бы тебя прямо до места в паланкине или с лошадью. Так нет, изволила убежать тайком! А на чьи деньги куплены все эти гостинцы? Таких вещей не делают, даже если с мужем идут! Нечего, нечего! Ты вернулась не одна. Стелите ложе — поздравляйте Кюсити и Сэн с прибытием! Ее-то дело женское, это Кюсити подбил дуру на грех!
Сильно разгневалась хозяйка. Никаких оправданий Кюсити не приняла; невиновный, он был заподозрен и лишился места. Не дождались даже пятого дня сентября, когда меняются работники. После этого он не один срок отслужил в Китахаме у торговца рисом по имени Бидзэн и взял себе в жены одну из тамошних потаскушек, звали ее Хатихаси-нотё. Теперь он содержит лавочку, где подают суси [55], в проезде Янагикодзи, а об О-Сэн забыл и думать.
Так изменчивы все люди.
Что до О— Сэн, то она продолжала благополучно свою службу, однако никак не могла забыть недолгую любовь бондаря в мезонине на улице Гиопмати. Чувства ее пришли в смятение, она уж дня от ночи не отличала, за собой не смотрела, -не соблюдала даже того, что полагается всякой женщине. Неприглядным стал ее внешний вид, и чахла она день ото дня.
Как раз в это время петух ни с того ни с сего стал кукарекать к ночи; в большом котле сама собою завелась ржавчина и выпало дно; хорошо растертое мисо [56], что у людей не сходит со стола, имело теперь не тот вкус; в крышу кладовой ударила молния… одна за другой пошли неприятности.
Ничего противоестественного во всем этом не было, однако люди забеспокоились, и тут кто-то сказал, что все это насылает бондарь.
Дошло до хозяина, и он заявил: бондарю нужно отдать в жены Сэн.
Дело казалось непростым, ведь Сэн всегда твердила, что если и пойдет замуж, то уж во всяком случае не за ремесленника.
Позвали хитроумную бабку из переулка, попросили ее совета.
Но, по мнению бабки, на такую строптивость не следовало обращать внимания. Чем бы человек ни занимался, лишь бы умел зарабатывать на жизнь.
Словом, судили и рядили по-всякому, затем потолковали с бондарем и заключили брачное соглашение.
Не мешкая, справили О-Сэн платья, какие положены замужней женщине, вычернили ей зубы [57], выбрали заранее благоприятный день и вот снарядили ее: дали с собой некрашеный сундук, из второсортных, корзину, плетенную из бамбука, две накидки с хозяйкиных плеч, спальные принадлежности с футоном, москитную сетку с темно-красной каймой да старинное покрывало закрывать лицо при выходе на улицу. Всего вещей получилось счетом двадцать три штуки. Вручили О-Сэн еще две сотни серебряных монет и так ввели ее в дом бондаря.
Оказалось, что они подошли друг другу, а потому и удача их дом не оставляла. Муж усердно гнул спину над своими изделиями, жена научилась ткать материю в полоску да красить ее фиолетовой краской, что получают из камфарного дерева. И так как они трудились не покладая рук с рассвета до сумерек, то и в разгаре лета в канун праздника Бон, и зимой в последний день года не приходилось им сказываться ушедшими из дому! [58]
О— Сэн очень заботилась о муже. Выдастся снежный день с холодным ветром -она укутывает рис, чтобы не остыл до его прихода. Летом сидит с веером у изголовья, чтобы ему лучше спалось. Отлучится он — она с вечера накрепко запирает ворота. На других мужчин и не взглянет. Каждое второе слово у нее — «мой муженек»… Души в нем не чает.
Шел месяц за месяцем, год за годом в любви и согласии, народилось у них уже двое детей. Но О-Сэн по-прежнему не забывала заботиться о муже.
[50] Из пьесы знаменитого современника Сайкаку, драматурга Тикамацу, в которой фигурируют феодальные воины братья Сога.
[51] — листки мягкой бумаги, в Японии их употребляют вместо носовых платков, а также как туалетную бумагу.
[52] Игра слов. Самбокодзин — имя божества, сохраняющего «три сокровища» (Будду, его законы и буддийское вероучение). «Самбокодзин» также называют седло, устроенное так, что на нем могут одновременно ехать трое.
[53] названия храмов в Исэ.
[54] Еда, которую берут с собой на завтрак или на обед, уходя из дому (обычно в специальных коробках).