– Я не смогла попрощаться с Линой, поэтому я здесь. – Я тоже отвела взгляд, делая вид, что рассматриваю их дом.
– Ничего. Пойдем.
Мы прошли за угол, и там я увидела фиалковую беседку, которую оплетали вьющиеся розы с бутонами желтого цвета. От беседки лучами расходились разноцветные цветочные клумбы.
– Красивый цвет.
– Ее любимый.
– Я знаю, – вырвалось у меня.
Мои губы были крепко сжаты, а внутри я кричала во весь голос: «Мама, посмотри, это я. Только взгляни мне в глаза, увидь меня. Прошу».
Она направила взор сквозь меня и жестом пригласила в беседку:
– Сейчас сделаю чай.
Мама ушла в дом, а я осталась. Устроилась за небольшим круглым столом в беседке и тихонько заплакала. Мне до боли хотелось дотронуться до нее, обнять и все ей рассказать. Но как я могла? А если завтра я не проснусь? Тогда они потеряют меня еще раз.
Она вернулась и поставила на стол чайник, три чашки и вазочку с конфетами. Молча налила чай и села напротив. Вскоре в саду появился отец. Его волосы поседели, лицо покрывала отросшая борода, под глазами появились темные синяки, а вокруг них глубокие морщины. Он, казалось, ссутулился и выглядел бесконечно уставшим. Отец попытался выдавить из себя улыбку и тоже сел за стол.
– Я Анна.
– Приятно познакомиться. А я Филип, папа Лины.
Я взяла чашку и отпила травяной чай. Только мама умеет заваривать его так – чтобы получился самый вкусный и пахучий мятный напиток. От этой мысли из глаз потекли слезы, я хотела их скрыть, но не успела. Теплая мамина ладонь накрыла мою руку. На ее лице тоже были слезы. Отец кивнул мне и ушел в дом.
– Анна, мы рады, что ты дружила с Линой. Она была очень стеснительной девочкой, считала, что с ней общаются из жалости, поэтому старалась ни с кем не сближаться и не заводить друзей. Хотя я знаю, как она любила общение, как мечтала иметь компанию, как она любила жизнь. – У мамы вырвался всхлип отчаяния. – Прости, не обижайся, но Филип еще не готов говорить о ней. И я тоже.
– Простите меня, простите, – наконец разрыдалась я.
Она встала и обняла меня. Я прижалась к ней, как раньше, скрестив руки на груди. Мое сердце разрывалось на триллион мелких кусочков.
– Моя дочка, моя малышка, она уже никогда к нам не вернется, – шептала мама. А потом она чуть отстранилась и посмотрела на меня. Убрала прядь волос с моего лица и обратила внимание на мои руки. – Она тоже всегда так делала, когда я ее обнимала. Я не могу, пока не могу, а может, никогда не смогу. Прости, Анна. – Она встала и быстро скрылась в доме.
Я еще какое-то время посидела в беседке, пытаясь успокоиться, а потом встала и ушла навсегда.
Однажды я разбила им сердце и не могла сделать это еще раз.
Глава 11
…она – молния, а я – засохшее дерево на пригорке, тянущее ввысь свои сухие ветви, и мы встретились той осенью, когда она снизошла ко мне с неба и разожгла пламя страсти и любви.
Бывать в теле Элизы никогда не доставляло особого удовольствия, но с того дня штормовая волна отторжения и безграничный страх стали постоянными призраками моих будней. Я знаю, что стоит успокоиться и даже смириться. Следует признать и принять неизбежность и неконтролируемость перемещений. Нужно бороться со страхами, идти им наперекор. Такой опыт у меня имеется. Именно так я борюсь со страхом попасть в тело своего убийцы. Поверьте, старость, которую я переживаю, будучи мистером Олдом, меркнет по сравнению с наркотической зависимостью Элизы, которая, в свою очередь, теряется и блекнет рядом с моими визитами в тюрьму.
Несколько недель пролетают в каком-то межпространственном состоянии, но зато только в теле Анны, без всяких перемещений. Я хожу на работу по инерции, по инерции возвращаюсь домой, погружаюсь в себя и в свои воспоминания, опять же, по инерции. Пару раз звонит Альберт, но я не беру трубку. Он по-прежнему каждый день заходит за кофе, но я веду себя отстраненно, как с любым другим посетителем. Меня переполняют двойственные, противоречивые чувства. То мне обидно и страшно, я злюсь на Ала, не разбираясь в причинах, то, наоборот, во мне разрастаются стыд и вина, хочется перед ним извиниться. Я беру телефон, набираю его номер, после чего судорожно нажимаю на отбой и запихиваю трубку в задний карман. Печатаю сообщения, оставляя их неотправленными. Перечитываю, дописываю, стираю, вновь пишу. И так снова и снова, много, много раз. Иногда просто вглядываюсь в его номер, прохожусь по нему пальцами, словно ища ответ, который так ни разу и не появился.
А еще эти несколько недель оказываются болезненным периодом самобичевания, когда собственные мысли уничтожают меня, хлещут и без того израненную психику, будоража старые и разрывая новые кровоточащие раны. Мысли об Элизе и мистере Олде становятся маньяком, который охотится за мной, преследует, прячется в темных углах сознания. Но я все равно постоянно ощущаю его присутствие. Я оказываюсь в собственном фильме ужасов, в таком вот артхаусном триллере, где снова и снова просыпаюсь в теле мертвой девушки или мертвого профессора посреди леса или в каком-нибудь поле, а может, на обочине скоростной магистрали, и чувствую, как разлагаюсь, как моя плоть тлеет миллиметр за миллиметром. И никто меня не ищет и не спасает. Мимо проходят люди, мчатся машины, совсем рядом поют птицы, а я исчезаю у всех на виду, не замеченная никем.