«Не боюсь, я сильная и справлюсь. А еще – я больше не одна», – убеждаю себя, делая записи на листе:
1. Мистер Олд: узнать, куда делся его дневник, позвонить в дом престарелых, как-то пробраться внутрь и поговорить с персоналом и постояльцами.
2. Элиза Локс: продолжить поиски (что сделать: еще раз обзвонить клиники и полицейские участки).
3. Кир Джонсон: написать ему письмо и попросить встретиться. Я должна узнать, почему он это сделал. Или кого он выгораживает? Если откажет или не ответит, что тогда?
4. Декан: разовое посещение, случайность? Чем он может мне помочь? Чем я могу помочь ему?
Шаги понятны, осталось только начать. И начну я сегодня с письма Киру. Вроде все просто: взять лист бумаги, ручку и написать простыми словами: «Кир, меня зовут Анна, и мне нужно с тобой поговорить». Ничего сложного, я умею писать, знаю, что именно хочу написать, у меня есть лист бумаги и ручка.
Но, когда доходит до дела, когда я уже держу ручку над чистым листком бумаги, мой мозг осознает, что я собираюсь писать письмо не кому-нибудь, а своему убийце, и по коже бегут мурашки, а волосы на руках встают дыбом.
Вдруг он захочет убить и Анну? Второго раза я наверняка не переживу. Нет, нет, он не сможет, он же в тюрьме. Не думаю, что сможет… Не знаю…
Я успокаиваю себя, вспоминая недавние перемещения в тело Кира (к моему счастью, было это нечасто) и то, что тогда я не чувствовала себя в теле монстра – скорее в теле зверя, загнанного в клетку. Он не монстр – просто убийца или соучастник…
…Первые несколько раз, просыпаясь в теле Кира (это было примерно через каждые три-четыре недели), я настолько пугалась и теряла контроль, что за мое неадекватное и неприемлемое для того места поведение меня просто избивали до потери сознания. На третий раз, очнувшись в закрытой бетонной комнате, я уже не кричала. Наконец приняла свое местонахождение, приняла факт того, что заключена в чужом теле и нахожусь в тюремной камере.
Я по-прежнему не знала, кто этот мужчина и почему он в тюрьме, за что осужден, виновен или нет. А еще не знала, что мне делать и как себя вести. Это ведь были мои первые посещения мест заключения, и, само собой, я не могла знать правил тюремной жизни.
Однажды меня избили вновь, только уже не охранники.
Когда я проснулась там в следующий раз, прошло примерно месяца полтора после предыдущего перемещения, и я морально была почти готова, ведь все это время я настраивала себя не бояться, уговаривала не паниковать, убеждала, что должна понять, кто этот человек и почему именно он оказался моим новым телом.
Открыв глаза и осознав, что я в камере, села на край кровати и огляделась. Комната преобразилась: окно казалось больше, кровать мягче и удобнее (отсутствовал провал посередине), у стены даже стояли стол и стул. Наверное, его перевели в более «комфортабельные» условия или на новое место. Я еще чуть задержалась на краю кровати, потом встала и посмотрела в окно, на каменный двор и на забор с проволокой вдалеке. Сомнений, что я в тюрьме, не осталось. Главное – опять не натворить дел. Возможно, мне вообще не стоило выходить из камеры, нужно было сидеть тут тихо в уголке и ждать, когда же закончатся этот день и эта реальность.
«А как я тогда узнаю что-либо? Нет, надо что-то делать».
Я прошлась по камере, подойдя к столу, открыла единственный ящик, который в нем был, и нашла огрызок карандаша. Негусто. В остальном стол пустовал – никаких бумаг, блокнотов и прочего.
«Хм, зачем ему тогда карандаш, если не на чем писать?»
Я еще раз взглянула на стол. Деревянный, ну или под дерево – может, из опилок или еще чего. Вряд ли в такие места закупают действительно деревянную мебель. Всю его поверхность уродовали чернильные надписи, которые въелись словно татуировки или шрамы. Следы, оставленные сменяющимися временными хозяевами. Отпечатки разных загубленных судеб. Я прошлась пальцами по шершавой поверхности и стала изучать художества. Где-то были имена, где-то бранные слова, проклинающие все на свете, слова на не известных мне языках и даже слова любви. И тут я наткнулась на послание, которое заставило меня вздрогнуть:
«Кто ты? Зачем ты приходишь в мое тело?»
Я сидела на стуле, уставившись в эти простые, но такие сложные для меня слова. Слышались лязг открывающихся дверей, шаги. А я все сидела и сидела, прокручивая, обдумывая, разжевывая ту мысль, что он знает, что он что-то чувствует.
А потом в камеру кто-то зашел.
– Опять, мать твою, ты за старое, заключенный 134? Ну держись!
После этих слов меня накрыла очередная темнота.