Минди разместила свой блог на веб-сайте. Вечером, вернувшись домой, она поймала свое отражение в потемневшем зеркале возле лифта и, занятая своими мыслями, подумала в первое мгновение – кто эта уже не молодая женщина?
– У меня для вас пакет, – сказал ей швейцар Роберто.
Пакет оказался большим тяжелым свертком, адресованным Джеймсу. Минди изо всех сил удерживала его локтем, возясь с ключами. Зайдя в спальню переодеться, она бросила сверток на неубранную постель. Увидев, что он прислан из офиса Редмона Ричардли, она решила, что это может быть важно, и открыла пакет. Внутри оказались три экземпляра гранок новой книги Джеймса, причем в переплетах.
Она открыла первый, пробежала два абзаца и отложила, чувствуя себя виноватой. Прочитанное оказалось гораздо лучше, чем она ожидала. Два года назад она одолела половину чернового варианта романа Джеймса и испугалась так, что не смогла продвинуться дальше: ей показалось, что книга неудачная. Не желая задеть чувства мужа, она объяснила, что не любит произведений на такие темы. Джеймс поверил, поскольку он писал исторический роман о Дэвиде Бушнелле, историческом лице, изобретателе подводной лодки. Минди подозревала, что Дэвид Бушнелл – гей, раз он так никогда и не женился. Бушнелл жил в восемнадцатом веке, а тогда холостяков обоего пола многие считали гомосексуалистами. Минди спросила Джеймса, собирается ли он рассказать о подлинной ориентации Дэвида Бушнелла, но Джеймс неодобрительно посмотрел на нее и отрезал – нет. Дэвид Бушнелл был эрудитом. Деревенский мальчишка оказался математическим гением, поступившим в Йель и разработавшим не только субмарину, но и подводные мины, которые, впрочем, срабатывали через раз.
– Другими словами, – подытожила Минди, – он был террористом.
– Так и знал, что ты это скажешь, – огрызнулся Джеймс. Больше они о книге не говорили.
Однако если вы обходите молчанием какую-то тему, это не означает, что вопрос рассосется сам собой. Книга Джеймса, все восемьсот рукописных страниц, несколько месяцев кирпичом лежала между супругами, пока Джеймс не отвез наконец рукопись издателю.
Минди нашла Джеймса в бетонной «берлоге» в конце квартиры с бутылкой скотча. Усевшись рядом с мужем в кресло с металлическими подлокотниками и плетеным пластиковым сиденьем, купленное по онлайн-каталогу несколько лет назад, когда подобный шопинг был в новинку («Я купила это по Интернету!» – «Нет!» – «Да! Это так просто, ты не представляешь...»), Минди с трудом стянула туфли и сказала, глядя на стакан в его руке:
– Прислали гранки твоего романа. Не рано напиваешься?
Джеймс поднял бокал:
– Есть повод. Мою книгу хочет продавать Apple. Роман появится в их магазинах в феврале. У них какие-то эксперименты с книгами, первым выбрали мой роман. Редмон говорит, можно твердо рассчитывать на двести тысяч экземпляров, поскольку люди доверяют марке Apple. Заметь, не имени автора. Автор не важен, главное – компьютер... Это принесет мне полмиллиона долларов... – Он замолчал. – Что ты думаешь? – спросил он через секунду.
– Я потрясена, – честно призналась Минди.
Вечером Инид перешла Пятую авеню и оказалась перед домом своей мачехи, Флосси Дэвис. Инид ненавидела эти визиты, но Флосси было девяносто три, и Инид казалось жестоким совсем не навещать старуху – по идее, что уж ей там осталось. С другой стороны, Флосси, по ее выражению, стояла на пороге смерти последние пятнадцать лет, но «девушка с косой» отчего-то не спешила стучаться в ее дверь.
Флосси, по своему обыкновению, лежала в кровати. Она редко выходила из своей трехкомнатной квартиры, но каждый день непременно накладывала гротескный грим, к которому привыкла в бытность артисткой кордебалета. Редкие белые волосики она подкрашивала в блеклый желтоватый цвет и укладывала на макушке. В молодости Флосси щеголяла пышной шапкой осветленных «химических» кудряшек, напоминавших сахарную вату. В связи с этим у Инид возникла теория, что постоянное вытравливание волос не лучшим образом повлияло на мозг мачехи – она все понимала как-то очень по-своему и сварливо отстаивала свою правоту даже при очевидных доказательствах в пользу обратного. Однако в отношении мужчин Флосси обладала поразительной интуитивной проницательностью. В девятнадцать лет она подцепила отца Инид, Багси Мерля, нефтеразведчика из Техаса, а когда в пятьдесят пять лет он умер от сердечного приступа, вышла замуж за пожилого вдовца Стэнли Дэвиса, владельца нескольких газетных издательств. Имея много денег и мало дел, Флосси большую часть жизни потратила на завоевание титула королевы тусовщиц Нью-Йорка, но ей так никогда и не удалось выработать в себе достаточно самоконтроля или дисциплины. Сейчас Флосси, у которой неважно работало сердце, гноились глаза и которую донимала одышка, доживала свои дни в обществе верного телевизора, развлекаясь нечастыми визитами Инид и Филиппа. Можно сказать, мачеха Инид служила живым напоминанием о том, как ужасна – и неизбежна – старость.
– Вот Луиза и померла, – торжествующе сказала Флосси. – Плакать по ней не стану. Никто не заслуживал смерти больше, чем эта. Я знала, что рано или поздно она доиграется.
Инид вздохнула. Флосси была все та же, с патологической нелогичностью суждений. Инид считала это результатом отсутствия работы и достойных увлечений.
– Смерть леди Хотон трудно связать со словом «доигралась», – сдержанно сказала она. – Ей было девяносто девять. Все когда-нибудь умирают. Смерть – это не наказание. С момента рождения человек следует по известному маршруту.
– Зачем ты мне об этом говоришь? – возмутилась Флосси.
– Просто нужно смотреть правде в лицо.
– Всю жизнь терпеть не могла смотреть правде в лицо, – скривилась Флосси. – Что в ней хорошего, в правде? Если все посмотрят правде в лицо, это ж будет волна самоубийств!
– Может, ты и права, – пожала плечами Инид.
– Но тебя это не затронет, Инид, – сказала Флосси, приподнимаясь на локтях и приготовившись к словесной атаке. – Ты не вышла замуж, не родила детей. Любая женщина от такого в петлю полезет, но только не ты. Живешь, и ничего тебе не делается. Я тобой восхищаюсь. Вот я нипочем не смогла просидеть свой век в девках.
– Теперь говорят «остаться незамужней».
– С другой стороны, невозможно тосковать по тому, чего никогда не имела, правда? – радостно подколола падчерицу Флосси.
– Не смеши меня, – сказала Инид. – Будь это правдой, с лица земли исчезли бы зависть и ощущение собственной обездоленности.
– Я не завидовала Луизе, – возразила Флосси. – Все говорили, что завидовала, но это не так. С какой стати мне ей завидовать? У нее и фигуры-то никогда не было. Фу, плоскодонка!
– Флосси, – не удержалась Инид, – если ты не завидовала Луизе Хотон, зачем же обвинила ее в воровстве?
– Потому что это правда, – ответила старуха. Одышка усилилась, и она взяла с кофейного столика ингалятор. – Эта женщина, – выговорила она, задыхаясь, – воровка! И даже хуже.
Инид поднялась и принесла Флосси стакан воды:
– Попей. И оставим эту тему.
– Ну тогда где он? – не унималась Флосси. – Где крест Марии Кровавой?
– Нет никаких доказательств, что крест вообще существовал, – отмахнулась Инид.
– Как это – нет доказательств? – выпучила глаза Флосси. – Да вон он, на картине Гольбейна! Крест у нее на шее! А еще есть документы, где говорится о подарке папы Юлия Третьего королеве Марии за ее усилия сохранить Англию католической страной.
– Не документы, а документ, – возразила Инид. – Причем его подлинность не подтверждается.
– А фотография?
– Сделана в 1910 году. Не более достоверна, чем снимок лохнесского чудовища.
– Не знаю, почему ты мне не веришь. – Флосси обиженно смотрела на Инид. – Я видела крест собственными глазами, в подвале Метрополитен-музея. Эх, не надо мне было уходить, но я спешила на модное шоу Полин Трижер. А Луиза в тот день точно была в «Мет»!