— Бросайте оружие, и холодное и горячее. Сопротивление бесполезно. — Мужчина вскинул руку с пистолетом и подошел к ребятам вплотную. Свет из люка упал на него. В руках пистолета не было. Просто он оттопыривал указательный палец. Ребята так и воззрились на этот палец. А мужчина тряхнул своим «пистолетом» и еще тверже уставил его на пленников. — Вы же не воры, зачем удирать? — У мужчины было худое, продолговатое лицо с большим носом и высоким лбом с залысинами. Глаза его сидели, видать, глубоко, и при верхнем свете чернели только огромные глазницы. Голос был не грубый, но сухой и строгий. — Кто играл?.. Ты? — Он повернул «пистолет» на Гошку, потому что в Антоне совсем не чувствовался музыкант — куртка на нем расстегнулась, открыв голый живот, рукава обвисли, словно у Пьеро, поглотив кисти, широкие брюки, как он их не придерживал локтями, приспустились, из-под одной штанины выглядывала босая грязная нога, а на другой штанине он стоял.
— Нет, — Салабон мотнул головой.
— Это я играл, извините, — проговорил Антон, немного придя в себя и пытаясь запахнуть куртку не отжимая локтей.
— Ты? — Пальцы распрямились, и «пистолет» превратился в ладонь, протянутую для приветствия. — Я Лисенков, хозяин этого дома. — И он почтительно тряхнул болтающийся конец рукава Антона.
— Как инструмент?
— Отличный.
— Я очень рад. Извините, что припугнул вас.
— А мы не испугались вашего самодельного пистолета, — сказал Салабон.
— Но-но, рассказывайте. Вот ты-то как раз и трухнул. Даже с лесенки сполз, как я о конной милиции заикнулся. А вот Антон вроде ничего.
— Нет, что вы. Я испугался.
— Разве? Что-то не заметил. Мне Тамара сказала твое имя. Мы с ней минут десять стояли, слушали. Значит, инструмент ничего, говоришь? — Лисенков зазвенел ключами, отстегнул один и протянул Антону. — От входа. В любое время дня и ночи музицируй.
— Что вы, — сказал Антон. — Я могу и через балкон…
— Пожалуйста, хоть через печную трубу, но, я думаю, через дверь все же проще. — Антон выпростал руку и взял ключ.
— Спасибо.
— А этот храбрец твой импресарио, стало быть?
— Нет, это Салабон, то есть Гошка, друг.
— Очень рад. Так прошу наведываться.
Хлопнула дверь, и несколько человек вошли в сени. Лисенков сказал, что явились штукатуры, и отпустил ребят. Антону пришлось сосборить штанины и придерживать их руками.
Из-за двери на них неожиданно выскочила Тамара.
— Теперь я представляю, — проговорила она. — Представляю… Только сними скорей эту пижаму, ради бога. Как ты играл? Тебя же в ней не видно.
— Шофер с «Червонца» говорит, что он нарочно покупает брюки на два роста больше, чтобы портянок не носить, загнул и — в сапог.
— То шофер, а то музыкант.
— Какая разница! Мне как шестнадцать стукнет, я сразу в автоклуб иду, я же не собираюсь быть просто музыкантом.
— Ну, хорошо, хорошо! А пока беги переоденься.
— Леня пришел? — спохватился Антон.
— Спит.
— Успел он поставить закладушку?
— Успел. Но зря ходил. Какой-то рабочий его опередил. Тоже пешком пришел.
— Это Иван! — радостно выкрикнул Антон. — Вот молодчина Иван! Вот здорово!.. А еще было бы лучше, если бы я пошел, а не Леня.
Через десять минут, запасшись хлебом и набив карманы сырой картошкой, ребята вышли со двора.
— Дядя Антон, а ты куда? — окликнула Света, высовываясь из окна.
— Далеко. — Антон махнул ей рукой.
— За ягодой?
— Почти.
— Меня возьмите.
— Волки съедят. Беги лучше к дяде Лене. Он скоро проснется и тебе фокус покажет.
Туман давно разошелся, но из балки продолжало тянуть прохладой. Приятели двигались вместе с тенью облака, в его размытом крае, потом свернули, а тень поползла дальше, зацепив боком катушку из-под кабеля, которая стояла поодаль от дороги, прислоненная к большому камню.
Глава пятнадцатая, в которой над Салабоном, Тамтамом и «Птериксом» нависает опасность
Хоть неизменным ориентиром оставалась «Коза отпущения», но ребята время от времени меняли маршрут к своему полигону, чтобы не образовалась тропа.
Ночной дождь насквозь пропитал лес влагой. Кусты затаив дыхание ждали неосторожных движений, чтобы, вздрогнув, осыпать тяжелые, словно дробь, капли и облегченно распрямиться. Деревья, в которых, как на ситах, осел туман, стекленели замершими водопадами, и эти водопады срывались, кажется, от одного только взгляда. И точно вздохи разносились по лесу, да тут и там в дымных солнечных лучах вспыхивали куцые радуги.