— Простынешь вот — узнаешь, — сказал Антон.
— А з-здоровый ч-черт! — выбил зубами Салабон. — Но есть кру-упней. Дядька однажды во-от такого по-оймал. — Гошка развел руки, аж за спину загнул, так что пиджак свалился. Пиджак он снова набросил на себя, но кутаться не стал. — Н-не верите?.. Брюхо топором разрубали! — И повернулся к Леониду, как бы говоря этим: Антон, мол, всему поверит, а вот вы…
— Бывает, отчего ж, — согласился Леонид. — Сам видел… А куда же этого бедолагу?
— В уху — распорядился Гошка. — А то я со вчерашнего вечера не ел.
Леонид вытащил нож.
А через полчаса уха уже докипала. От ее волшебных укропно-проперченных паров голодные ребята впали в какое-то обморочное состояние. Не хотелось ни говорить, ни двигаться, — просто бы сидеть и, бездумно выпучив глаза, ждать. Но жрала мошка. Ветерок, тянувший с Ангары, повернулся, и стоянка очутилась в затишье. Гнус и навалился. Не спасало никакое обхлестывание. Мошка лезла в ноздри, в уши, в глотку, копошилась в штанах, за шиворотом, даже, казалось, под кожей. Гошка, кружась и приплясывая, развел второй костер, закидал его сырыми тальниковыми ветками, и они оба с Антоном, чуть не сгорая живьем, то и дело прятались в густом горьком дыму.
Леонид, страдавший без видимой суеты, снял, наконец, уху, и рыбаки, устроившись между двух костров и слезно щурясь, принялись взахлеб есть, прямо с мошкой, которая так и сыпалась в котелок.
С верховья, от плотины, доносились глухие удары, вой крановых сирен. В самом острове ощущалось какое-то напряжение, точно он весь сжался, терпя некую боль, а вода хлюпала успокоительно, освежая его горячее тело.
Ветер изменился опять, мошку рассеяло, и уху доедали вольно, не спеша обсасывая рыбьи хребты и сыто отдуваясь. Закопченная физиономия Салабона вспотела. Охнув, он повалился на спину, перекатился на живот и на четвереньках пополз к реке. По уши окунувшись в воду, Гошка стал пить.
За стремниной наискосок, метрах в двухстах, лежал низкий остров с огромными ворохами песка или гравия.
Чем-то вулканическим, древним повеяло вдруг от них на Антона, таким, с чего начиналась жизнь на Земле или чем она может закончиться, если человек оплошает…
— Лень, — заговорил Антон, — а вот есть гипотеза, что на Земле уже была однажды цивилизация. Сильная!.. Она все развивалась, развивалась, а потом стало некуда развиваться. Ну, все уже… И она уничтожила сама себя. Вдребезги!.. И пошел по планете-матушке, как ты говоришь, песок могильный мести… И только потом опять появились разные амебы, панцирные рыбы, хвощи… Есть такая гипотеза.
— Читывал. Есть… И поскольку гипотеза говорит о конце той цивилизации, а я тебе намекнул на конец этой, то спрашивается: а не движемся ли мы по какому-то жуткому кольцу? Конкретнее, а не второй ли раз мы строим Братскую ГЭС? Так?
— Ага, так! — поддакнул Антон, обрадовавшись четкости мысли, которая ему все не давалась.
— Ну, а что ты сам думаешь?
— Думаю, что да, двигаемся по кольцу.
— А я думаю, что все это чепуха!
Если бы Леонид глянул в этот момент на брата, то увидел бы, как дрогнули его искусанные до крови веки и какая мягкая хитрость вспыхнула в его взгляде. Да, Антон хитрил. Он и сам считал чепухой прошлое крушение мира. Из всего прочитанного — а Антон любил читать о таких вещах — он крепко уяснил одно: история Земли неповторима. Вымерли архиоптериксы — конец. Вымерли мамонты — конец. Вымерли тысячи других существ — с концом. Не стало условий для их жизни — вымерли. А люди живут — для них есть условия. А уничтожь они себя — и все, прощайте, люди, для их возрождения условий уже не будет, хоть лоб расколи. За прошлое Антон был спокоен, а вот за будущее… Он чувствовал, что все сложится хорошо, но искал еще и доводы, поэтому и заспорил, чтобы найти их в словах брата.
— Что за шум, а драки нет? — спросил Гошка, подходя с охапкой хвороста.
Он оживил угасающие костры.
— Да вот твой Тамтам вдруг вспомнил, что однажды уже был на белом свете, миллиарды лет назад. Потом помер, а сейчас вот снова здравствует.
— Ага?
— Почти, — улыбаясь, ответил Антон.
— Послушайте. — Леонид чуть выждал.