- Не-эт, не видно еще.
- Узнать бы, алой ли суд?
Под вечер в глубине коридора раздается:
- Ведут!
Все вскакивают и зовут Кузьку:
- Иди, ты скорей узнаешь.
- Эх, все труса празднуете!
Кузька взбирается на плечи, глядит на шагающую по дороге партию арестантов и качает головой:
- Не ладно что-то: носы повесили.
- Марш с окон! - от ворот кричит надзиратель.
- Лай, лай, в сторожа возьму, -лениво отзывается Кузька.
Скрипит калитка. Партия входит во двор, и из окон несется:
- Ну, как?
- Ванька, что?
- Полтора рот.
- Узколоб?
- Пять каторги.
- А бабы?
- По году тюрьмы.
- Святой, эй?
- Два с половиной арестантских рот.
- Спускай! - командует Кузька. - Никого не оправдали. По закону, значит. Ну, я хоть крал, а Клочков, Узколоб, Бурмистров? Чтоб им провалиться с законом вместе!
Арестанты подавленно разбирают пахнущий кашей кипяток. Похрустывает сахар, из чайников в чашки журчат бурые струйки. В нижнем этаже раздается удар молотка по наковальне. Арестанты настораживаются.
- Заковывают тех, кто каторгу получил, и нашего Узколоба.
Звенья кандалов дребезжат на наковальне. Лязг цепей с лестницы врывается в коридор и все ближе, ближе. Гремит дверь, входят Клочков и закованный Узколоб.
- С подарками к вам.
Узколоб улыбается и будто спрашивает: "Ну, хорош я?"
- А подкандальники и ремни где? - спрашивают его.
- Не дали, завтра, говорят.
- Эх, ты, а еще каторжник! А ты, святой, что?
- Да что, -разводит руками Клочков, -и меня господа к делу определили.
- Значит, чорт большую силу имеет?
- Тут ему самое разгулянье.
Клочков вздыхает.
- Пойдем чай пить, -берет его под-руку Кривой. - Не милуют нас. Пей, на вот бублик.
- Спасибо. Прямо самого себя жалко стало. Я им правду говорю, и они видят же, понимают, а сами в эту самую арестантскую роту. Это меря-то, старика, а? Образованные...
- Образованные! Пока учится и голодует, так такой чувствительный, по политике шибает, а выучился-хлоп! - он уже следователь, а там судья. Политику по боку, закон в зубы и душит, фамилии не спрашивает. Окрутит тебя, в могилу положит-не ворошись. Вот тебе и образованные.
Кузька и Лотошник учат Узколоба без шума ходить и бегать в кандалах и показывают, как легче сбить их с ног.
- Ладные браслеты, деляга носил их до тебя.
Кривой глядит на Узколоба, зябко проводит рукой по ноге и мотает головой:
- Вот вить. Был парень, а стало вон что. Вроде беглая собака с привязью.
- Э-э, не говори! - машет рукою Клочков. - До безвозможности мордуют.
Узколоб, лязгая кандалами, шагает к двери, стучит в нее и яростно кричит надзирателю:
- Как чего?! Сам не догадаешься! Не обедал я!..
В его брани еще нет переливов, ноги его смешно раскорячены, но многим ясно: он привыкнет к кандалам и будет дерзким, отчаянным. Лотошник с. любопытством вглядывается в него и пугает:
- Ты не очень-то кричи, а то в карцер говеть сведут.
Узколоб багровеет и бранит тех, кто строил карцер, кто его сторожит, кто верит в его силу, кто его боится.
Кузька одобрительно хлопает его по плечу:
- Правда, чорт их бери! Молодец!
Х
Тело Кривого ноет, пустая глазница дергается, будто глаз только вчера выбили. И все чаще суд представляется страшным чудовищем; стоит оно за грязными оврагами, среди домов, к нему подводят людей, оно захватывает п каменную пасть воров, честных, убийц, оклеветанных, перемалывает их, выбрасывает из себя и хрипит каждому вслед:
- Три года арестантских рот1 Двадцать лет каторги!
Пять лет каторги!
Кривой в сотый раз вынимает из кармана обвинительный акт, водит глазом по камере и идет к Узколобу:
- Почитай, ради бога.
- Читали уже, надоело.
- Да темный я, видишь. В голову никак не возьму.
Что тебе стоит?
- Ну, ладно, только вникай ухом, а не пятками.
Кривой вытягивается и жадно ловит слова. По акту выходит, что он закоренелый конокрад. "И как написано, чтоб ему руки поотсыхали". Кривой мотает головой и шепчет:
- Как по-твоему?
- Не сорвешься, крючок хороший.
- Засудят?
- И головы не морочь себе: иди за готовым.
Кривой прячет обвинительный акт и ищет глазом Кузьку: "Беспременно к нему подаваться. Куда больше?"
- Что, неохота сидеть? Любил коней, люби и тюрьму.
- А ты любишь?
- Я что? Горько, ну, а я покажу себя, раз они со мной так. Свидетелям этим, я им волью по первое число. Жена сама довела меня, а они брехать. Она святая, по-ихаему, а я прямо зверюга. Я к ней вот как, а она все на сторону.
И уходить не уходит, и жить не живет. Колобродит, как козел в огороде. Лоб мой, видишь, ей не хорош, вроде я его сам выдумал. Прет по ему волос, а я что? Она ведет свои шуры эти, амуры, я и нодглядел. Вот, а теперь я решенный: так-так, а не так, задам стрекоча и явлюсь. До конца уж пойду, потому, что я такое? Кому я нужен?
- Твое дело молодое, поживешь еще, - утешает Кривой.
- Годов у меня не куча, правда, - соглашается Узколоб, - а только, знаешь, навряд ли жить буду, кипит у меня от обиды. Пропаду я...
Кривой заглядывает Узколобу в глаза, думает: "Испортили человека", - и идет к Кузьке. Тот чинит бушлат
и поет:
Позарастали
Стежки-дорожки,
Где наступали
Милого-о ножки...
- Чего делаешь? - спрашивает Кривой.
- Сено кошу.
- М-м...
- Иная корова лучше тебя мычит.
- Привычка у мине такая, сызмалетотва я так,
- Ну, и отчаливай...
Поза-араста-али-и
Мохом, тра-аво-ою,
Где мы гуляли,
Милый, с тобою.
- Да мине б это... поговорить, спросить насчет молитвы насупротив суда, суд мине скоро, боязно...
- Перекрестись, долго подъезжать будешь?
- Мине б молитву. Целых пять рублей дам.
- Я не торговка.
- Кузька, валяй, игра будет! - говорит Лотошник.
- Семь дашь? - выпрямляется Кузька.
Кривой тянется к простреленному уху.
- Ну, хочешь? - торопит его Кузька.
- Да вить, как ослобонят ежели, так и больше дам.
- Э-э, хитрый какой! Ты со страху забудешь молитву, а я при чем?
- Ну, ладно, только по совести.
- А то как же? Эх, ты, старый драбадан!
Кузька ударяет Кривого по плечу и вскакивает:
- Ну, игроки, подваливай!
XI
- Смирно! Приготовь билеты!
Арестанты выстраиваются в шеренгу, разворачивают тюремные билеты и держат их перед собой. В камеру входят прокурор, начальник тюрьмы и ватага надзирателей.
Прокурор на ходу заглядывает в билеты и цедит:
- Заявления есть?
- Судили вот меня, - бормочет Клочков.
- Судили? Ну, и что же?
- Неправильность, обида...
- Надо было во-время обжаловать приговор.
- Чего жаловаться, раз не по закону?
- Судят только по закону.
- Где уж: взяли вот, заперли-и все.
Прокурор пожимает плечами:
- А что же еще?
- Дело б какое...
- Вот в арестантские роты отправим тебя, - улыбается начальник тюрьмы, - там тебе дадут дело. У нас дела нет.
- Да ведь народ портится, вот этак сидевши.
- Ты, старик, о себе заботься.
Дверь захлопывается.
- Ты, Клочков, ловко хотел загнуть ему, - раздумчиво говорит Кузька. Башка у тебя варит, только слабо ты говоришь. С ними надо лаять: трах-тарарах, чорт на горах! В уши чтоб ему, в уши. А ти: э-э, мэ-э, как теленок.
Я сказал бы ему, да надоело в карцере сидеть. Еще спрашивает: "А что же еще?"
- В царстве небесном, выходит, сидим. Нет, ты стой.
Взяли меня, ты садишь, так суди толком. Не корми меуя арестантскою ротой, раз закон при тебе. Я, может, лучше тебя, а ты меня вроде навоза топчешь...