Но турок возглавил Мустафа Кемаль, наголову разгромил греческую армию, развернул наступление на Константинополь. Французы стали укладывать чемоданы, а мечты «панэллинизма» развеялись. В такой обстановке и Мелетий предпочел уйти в отставку и убраться отсюда. Однако покровители его не оставили, через несколько лет он стал Патриархом Александрийским (именовал себя папой и Патриархом Александрийским и всея Африки), продолжая экуменическую и реформаторскую работу. А его преемником в Константинополе стал Григорий VII – из той же «команды».
Он полностью поддерживал и продолжил курс Мелетия. Кроме Финляндии и Эстонии, выдал томос на автокефалию еще и Польской Церкви, перетянув ее из ведения Московской Патриархии под свою власть (а Польская Церковь, напомним, окормляла территорию Западной Украины, Западной Белоруссии, части Литвы). Поддержал обновленцев в России и пытался вмешаться в церковную смуту – было решено отправить в Москву полномочную комиссию, и Константинополь влезет в русские дела, окажется в роли вышестоящего арбитра. Но Святитель Тихон уже успел выйти из заключения и вовремя пресек эти поползновения: отписал Григорию VII, что Русская Церковь его комиссию не примет.
Между тем, РПЦ приходилось ох как худо! Без всякой помощи, без всякой поддержки извне… А большевистское правительство крушило и уродовало страну «революционными» преобразованиями, силилось сломать и переделать психологию народа. Преемственность с прежней Россией перечеркивалась. Наоборот, выпячивалось, что Советское государство – это нечто иное, новое, уже не Россия. Нарком просвещения Луначарский еще в сентябре 1918 года ставил задачи: «Преподавание истории в направлении создания народной гордости, национального чувства и т. д. должно быть отброшено; преподавание истории, жаждущей в примерах прошлого найти хорошие образцы для подражания, должно быть отброшено» [115]. Потом дошло и до того, что Луначарский решил изменить письменность, готовил переход с кириллицы на латинский алфавит. Даже термины «Отечество», «патриотизм» воспринимались как ругательства и изгонялись из обихода.
Крушилась и вся российская культура. Появились РАПП (Российская ассоциация пролетарских писателей) и прочие организации, внедрявшие вместо нее уродливый «пролеткульт». Председателем РАППа стал Леопольд Авербах, по воспоминаниям современников, “очень бойкий и нахальный юноша” [12]. Ну еще бы ему не быть нахальным, если он приходился племянником Свердлову, а помогала ему громить русскую культуру сестра, Ида Авербах – супруга заместителя, а потом и начальника ОГПУ Ягоды. Конфликтовать с такими деятелями категорически не рекомендовалось. Устраивались шумные кампании по запрету и исключению из школьных программ произведений «крепостника» Пушкина, «царского офицера» Лермонтова, «мракобеса» Достоевского.
Даже Есенин, написавший кощунственную «Инонию», восторженно приветствовавший революцию, оказывался не ко двору. Сам Бухарин обвинял его в «великорусском шовинизме» – да, ностальгическое воспевание русской деревни, русской природы, приравнивалось к «шовинизму». Русофобия вообще становилась негласной, но непререкаемой установкой. Под началом заведующего отделом Наркомпроса Штернберга ниспровергалось русское изобразительное искусство, еще один завотделом, Мейерхольд, крушил театр, призывая «отречься от России» [37]. Вместо авторов и произведений, признанных ненужными и «реакционными», получали признание новые «классики». Апологет «новой живописи» Малевич, оккультист Коненков, штампующий глупые агитки Демьян Бедный, теоретики «новой литературы» Шкловский, Брик, Бабель (успевший поработать в жуткой одесской «чрезвычайке»).
Ломались мораль и нравственность. Еще в 1920 году ленинское правительство легализовало аборты. Советская Россия стала первым в мире государством, начавшим сокращать подобным способом собственное население. Пропагандировалось, что это путь к раскрепощению женщины от «животных» функций, к превращению в полноправного строителя коммунизма. Нередко к подобному решению подталкивали женщин их начальники, партийные и комсомольские руководители – дескать, дело важнее, не время из строя выбывать. Аборты становились «естественным выходом» в отвратительных бытовых условиях бараков и коммуналок. А советские больницы широко распахивали двери для всех желающих. Избавиться от ребенка? Пожалуйста! Бесплатно! Медицинская пропаганда разъясняла, что это очень просто, доступно, безопасно. Фактически был легализован и гомосексуализм, революционное законодательство обошло его, не предусматривая ответственности для извращенцев.