— Что, соскучились по родному порожку? Домой, значит, захотелось… Ну, что в рот воды набрали? Лоцман!
— Худо, Тихон… — простуженно признался Бекасов. — Не потянуло дальше поселка. Сам знаешь, какой тут Чулым — пески одни.
— Кабы только пески…
— Во-во! — подхватил второй плотогон, низенький Пайпин. — Вовсе огрузла мата. Опять затопла!
— Дела-а… — тяжело выдохнул из себя Тихон. — Курите, я сейчас.
В сенях Романов надел сухую, шумную робу из брезента, накинул фуражку… Обернулся скоро.
— Пошли!
…Над Чулымом заметно светлело. Мягко затеплилось на востоке небо, и на другой стороне реки расплывчато, жидко означился неровный выступ густых тальников.
Плотогоны едва успевали за начальником сплавного участка.
— У Боровой, значит, сели? — обернулся Тихон к Бекасову.
— Там, рядом.
Позади осталась маленькая луговина с темным стожком сена, прошли рыжее высохшее болотце… Узкая тропинка запетляла, закружила в сыром осиннике. Сверху сыпалась холодная частая капель. Когда вышли к Боровой — маленькой речушке, что впадала в Чулым, — совсем рассвело и раздвинулось.
Внизу, под кручей обрыва, блекло, по-утреннему, желтела влажная полоска песка. Неровный край ее лениво лизала темная, еще тяжелая с ночи вода.
— Никифор… А, мать честна-а! — схватил Бекасова за рукав суетливый Пайгин. — Глянь-ка, совсем мата вглубь осела-а…
— Я что, без тебя не вижу! — досадливо отмахнулся Бекасов и начал рассказывать: — Эт-то о полночь вода верхом наката пошла… Ну, напряглись, кой-как подбились к берегу.
Романов каменно стоял на самой бровке яра и вроде бы отрешенно смотрел на реку. Медленно и холодно выговаривал плотогонам:
— Удружили вы мне, черти клёвые… Спасибо, лоцман Бекасов!
— Моя ли вина, Тихон Иванович.
— Разберемся… А другие где мужики?
— Так умаялись донельзя, спать ушли. Может, и нас отпустишь?
— Обождите! Не на поклон же я к мате бежал…
Он легко спрыгнул с козырька берега на мягкую покать обрыва и почти бегом спустился к воде.
На отмели, еще не высвеченной солнцем, неясно темнел рукав огромного, длинного плота. Вода местами уже затопила верх его накатника, ленивая утренняя рябь реки оживляла пестроту сосновых стволов, и плот на отмели казался каким-то странным, загадочным существом.
Поднимая брызги, Тихон зашагал не глядя под ноги. Где-то за второй реей остановился, присмотрелся. Вода густо несла песок, и песок этот забивал щели между лесинами. Мату замывало.
Солнце взошло розовое, легкое. Румяным колобком зависло над темной желтизной некрашеного подоконника, подрагивало, будто хотело скатиться на чистый скобленый пол.
Небо и Чулым сговорчиво, дружно слепили. Кабинет начальника сплавучастка полон теплого света, речной свежести, и как-то не хотелось думать о том, что случилось.
Напротив стола, на грубом деревянном диване, сидели плотогоны, ожидали расспросов Романова. Оба были в латаных-перелатаных пиджаках, выцветших кепках и разбитых лаптях с грязными онучами. На загорелых, небритых лицах выпирали острые голодные скулы. В глубоких плазах Бекасова настраивалась мутная, дремотная усталость от бессонной ночи.
«Вот уже и лапотки пошли топтаться…» — с грустью подумал Тихон.
Он сбивчиво ходил по кабинету, натыкался на облезлые стулья у стен, садился и вскакивал опять.
— Такой надежей ты был у меня, Никифор Яковлевич… Директор сплавконторы дважды просил: дай на пятую Бекасова — лучший-де лоцман на Чулыме! Дал я лучшего, а вышло что?!
Бекасов стянул с головы кепку, смял ее в грязных ладонях.
— Чиста беда с этой пятой… Перво, сели на Семеновском перекате, после — на Тунгусском песке. Два раза плотили наново. А что сделаешь! Наботела береза, больше некуда водой напиталась… После Тунгусского обнадежились, думали, что дотянем до рейда сплавконторы, сдадим лес на погрузку. Вот тебе и дотянули… до Боровой. Опять на прико-ол!
— А по чьей вине?! — вскинул руки Тихон, сознавая, однако, что в рассказе лоцмана все правда. Ему ли, Романову, не знать… Весенний паводок был низкий, Чулым осел в берегах рано. К середине лета пески выступили даже у яров — не бывало такого! Двести километров ползла самосплавом мата узкими речными вилюжинами. Как тут не намокнуть березе!
— Тихон Иванович… — тоненьким, взвинченным голоском вмешался в разговор Пайгин. — Дозволь встрену! — Мужичок даже на короткие ноги вскочил и руки растопырил. — Пятнадцать лет эти маты по Чулыму гоняем с Никифором и всегда в полном доверии… Да не случалось такого году, с такой-от низкой водой. Вот что, Тихон Иванович… Ты худое в голове и малостью не держи. Ты глянь-ка на нас, от безделья так не тошшают. Да нам домой стыд казаться. Ни день, ни ночь покоя не знали, как каторжны работали!